Всегда вместе.
— Хорст, а Викки и Никки опять обнимаются, — раздался насмешливый голос совсем рядом. Они вздрогнули и тут же втянули головы в плечи. Виллем отпустил друга и виновато сел на кровать, придавив ноги друга.
— Твою… — пробормотал Николас, стараясь отдышаться. Мысль о том, что сейчас мог из ниоткуда появиться отец и оттягать за уши, откровенно пугала. А ведь им давно не десять лет. Тибул никогда не был ябедой. Просто там, где остальные могли решить проблему кулаками, он пасовал: слепому не так-то просто двинуть кому-то в рожу. Приходилось пользоваться нечестными методами. Сейчас он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и улыбался. За плечом его болтался вытянутый чехол.
— Как ты это понял вообще? И что ты тут делаешь? — Виллем насупился, сморщив нос.
— Ник всегда очень смешно кряхтит, когда ты пытаешься его удавить. Ну, иди сюда, Вилли, обними брата, и потом я расскажу, какая буря меня занесла к вам. Так его звал только старший брат, знавший, насколько дурацкое дразнительное «Викки» его раздражает. Но это было сначала, а потом привык, перестал обращать внимание. Виллем поднялся и сдавил старшего брата в своих медвежьих объятиях. Тибул хрустнул, как бы демонстрируя, что не только Николас издает странные звуки при объятиях.
— Здравствуй, Николас, — высвободившись, Тибул подошел к ближайшей кровати и вытянул перед собой руку. Виллем осторожно подошел сзади, взял брата за плечо и довел до той кровати, на которой полусидел Никки. Рукопожатие наконец состоялось.
— Привет. Так какими судьбами? Тибул неловко сел на пустую кровать, пристроив рядом свой инструмент.
— На самом деле, чудом. Не знаю как, но матушка выхлопотала мне место в вашем оркестре. Буду играть вслед уходящему батальону.
Дождусь вас и вернемся вместе. Без вас мать меня не примет, учтите. Целый батальон (точнее, его остатки) отправляют за ничейные земли, чтобы создать видимость некой силы, охраняющей принимающего мир генерала. Вернувшись, они будут уже обычными офицерами и солдатами. Только бывшими. Теми, кто смог выжить и вернуться.
— Я не иду, — отозвался Николас. — Буду ждать с тобой. Ему запретила санчасть. Из-за какого-то перелома. Почувствовав некий конфуз, Тибул поднялся.
— Меня ждет ваш генерал. Я пойду. Выздоравливай. А ты, — он повернул голову туда, где негромко шуршал его младший брат, — не убей его без повода. Поосторожней с ребрами — это довольно хрупкие кости.
— А то я не знаю, — пробурчал ему вслед Виллем. — И почему мне всегда так стыдно в его присутствии?
— Потому что ты можешь видеть, а он нет, — глядя в сторону, негромко ответил Николас.
— Ерунда, — смущенно отозвался Викки. — А вообще, я что пришел.
— Как, ты пришел не просто чтобы навестить друга в лазарете? — он иронично изогнул бровь.
— Отстань ты! Вот что я тебе принес. Николас взял в руки полковую фотографию. Точнее, точно такая же у них была полковая. На этой же фотографии только те, кто сейчас живет и здравствует. Таких осталось немного. Николас не помнил, когда сделали снимок таким составом, но он был — и это факт.
— Спасибо, — Николас криво усмехнулся, вертя в руке фотографию.
— И вот, — Виллем поставил на прикроватную тумбочку небольшую шкатулку — свой талисман.
— Спасибо… — Никки совсем растерялся. — Это же твое. Ты с ним никогда не расставался.
— Подумаешь, талисман, — Виллем хмыкнул и засобирался. — Просто коробка с двойным дном. Ладно, давай, пока. Мы через час выступаем.
Они ушли. Николасу и из лазарета было слышно, как гремит оркестр, обретший небывалую искорку благодаря игре Тибула. Потом все стихло. Значит, ушли. Никки мучил только один вопрос: почему его оставили? Это ведь всего лишь перелом. Пусть в двух местах и в одном совсем свежий, но это же не нога и не голова! Чтобы осторожно пройти ничейную землю, много прыти не нужно. О ничейных землях его одолевали сомнения. Что-то было не так, но что — понять было практически невозможно. Кусая губы от злости на всех кругом, Николас мял в руках снимок, оставленный Виллемом. Положив его на кровать, потянулся за шкатулкой. Повертел ее, покрутил. За пятнадцать лет ничего не изменилось.
Никакого двойного дна, просто коробка из дерева. Только свежие и застарелые царапины. Может, эта шкатулка и не имела никакого отношения к той, что держал в руках Суо. Все может быть. Может быть. Просто коробка. Внимание Николаса вновь привлек снимок. Улыбающиеся или серьезные лица. Руки на перевязях, портупеи. Парадная форма. Так когда, черт подери, было сделано это фото? Николас вцепился взглядом в шершавую бумагу, пытаясь найти хоть одну зацепку, которая поможет вспомнить. Сам он, Николас, на фото стоит вполоборота к другу, улыбается, подняв руку. Виллем сосредоточен, немного склонил голову. У обоих еще болят совсем свежие раны. На парадном фото для газет они там же — напротив памятника в входа в крепость, которую уже не нужно оборонять. Герои с орденами. И даже еще живые: много меньше, чем должно было быть. Жалкая горстка, какой-то десяток от целой роты. Стрелок Ливадный с насмешливо вскинутой бровью — ранен в голову, отлежался полгода, вернулся. Братья Суарсгорды, саперы, на фото непривычно серьезны. Целый экипаж небольшого броника — трое (а раньше экипажей было пять): двое рулевых — Гордиан и Альт, ненавидят друг друга, вот и зыркают из разных концов снимка, где-то между один наводчик — Гравицкий. Два командира тяжеловооруженных расчетов (от их команд не осталось никого). И они, Викки и Никки, посреди фото. Все они — живые — там. И только Николас, мать его, здесь. Почему-то остался, когда эту горстку людей, усиленную соединением соседнего рубежа, бросили на амбразуры истории. Им суждено стать легендами. Они вернутся — Николас знал точно — живыми и невредимыми, навеки вписав себя красной вязью на страницы истории. А он здесь. Снимок от столь пристального внимания, кажется, начал нагреваться. Николас моргнул, не поверив своим глазам.
Серое пространство предгрозового неба затянуло плотными облаками.
Надо всей территорией ничейных земель что-то монотонно гудело, но ни черта было не рассмотреть: сам собой опустился молочный туман и безопасная тропинка терялась в стремительно темнеющем воздухе. Идти приходилось по одному, потому что вдоль дороги жизни кучно были рассыпаны мины и ловушки — и свои, и вражеские. Каждый защищал подступы как мог.
— Наши поддерживают с воздуха, — предположил чей-то глухой голос позади или впереди, черт его разберет. Вероятно. И хотелось бы верить, что все именно так и обстоит. Гудение усилилось и снова притихло — что-то промчалось над головами солдат, которые рефлекторно напрягались и старались стать меньше. На землю никто не падал, выдержка, благо, была ого-го. До первого разрыва. Посыпались комья земли и осколки, царапая щеки и впиваясь в плечи. Рухнул под ноги застонавший наводящий, скрючился и затих. Переступил, запнулся, пошел дальше.
— Не останавливаться, это случайность! Мир заключить любой ценой! — голос как сквозь вату, черт разберет, кто это кричит. И кричит ли, или шепчет на ухо. Мир любой ценой. Поперек дороги легло дерево. При попытке перебраться ствол разлетался режущими сухими щепками. Тихо грохнуло. Два тела разметало по сторонам. Близнецы, пытавшиеся перебраться через дерево, за это поплатились. Все залегли. С неба сыпались бомбы, стрекотал летнический пулемет. Виллем, задрав голову, смотрел в небо. Оттуда сыпался предательский град. Сквозь туман не было видно ничего, но отчетливо было слышно: что-то приближается. Викки медленно закрыл глаза. Ватную пустоту прорезал пронзительный свист снаряда. Прозондировав притихший туман ухообразными локаторами, летучие крепости двинулись на запад, к первому форпосту, опустошенному войной и неудавшимся миром.
— Стой, стой, ты куда?! Ты что?! — Николас вцепился в снимок, снимая его пальцами. Сверкнув на прощание, с бумаги медленно пропал Гравицкий. Сердце Никки застучало где-то у горла.
— Что за дьявольщина! Да ты что… Через пять минут пропали Суарсгорды. Десять минут жизни бумага дала рулевым.
— Викки, не вздумай. Викки, — бормотал Николас, вцепляясь в фотографию. Пропал Ливадный. За ним — Виллем. Николас замер, глотая воздух. Рванул с себя одеяло, зашарил рукой по тумбочке. Притянул к себе шкатулку, вложил в нее фото. Со снимка, улыбаясь и подняв голову, смотрел искоса один Никки.