Джино между тем чувствовал себя на Сицилии так, будто родился здесь. По крайней мере, Винченцо, кажется, именно так и думал.
Иногда дочь Кармелы Розалия приводила своего сынишку Энрико поиграть, и два карапуза сидели друг против друга на большом ковре, то забавно насупившись, то хихикая.
— Представляете, что будет, когда они начнут ходить! — как-то воскликнула Розалия, которая неплохо говорила по-английски.
Эмма бросила на Винченцо быстрый взгляд. Она не останется здесь надолго, они оба знают это. Почему же он позволяет другим думать иначе?
Но у нее не было возможности спросить его, потому что неожиданно приехал Сальваторе и остальные родственники Кардини. Было решено устроить большую семейную вечеринку, дабы родня могла, наконец, познакомиться с Джино.
Господи, что же я надену? — нервно воскликнула Эмма, одевая Джино во все белое — по традиции семейства Кардини.
Для женщины, которая прелестней всего выглядит без ничего, это и вправду дилемма, — пробормотал Винченцо.
Эмма стрельнула в него взглядом, подумав, каким необычайно удовлетворенным он кажется.
Как лев в джунглях, который сытно поел, и его хищная натура на какое-то время утихомирилась настолько, что кажется, его даже можно погладить. Но, в сущности, разве не именно это только что произошло?
Джино провел утро дома у Энрико, и Винченцо не преминул «воспользоваться свободой», как он выразился, чтобы отнести жену в спальню и заняться любовью. Она до сих пор пылала, а сердце бешено колотилось при воспоминании обо всем том, что он делал с ней…
Эмма вскинула глаза, осознав, что он что-то говорит.
— Что?
— Я спросил, хочешь, я сам закончу одевать Джино, пока ты переоденешься?
Эмма кивнула.
— Да, пожалуйста.
Она пошла в гардеробную и стала перебирать вешалки с одеждой. Что же надеть в такой ситуации как эта, которая неизбежно станет минным полем, усугубленная присутствием шовинистически настроенных мужчин семейства Кардини?
В конце концов, она выбрала простое кашемировое платье кремового оттенка с мягким кожаным поясом и гармонирующие с ним по цвету сапоги.
Эмма вошла в гостиную, где отец с сыном ждали ее, и на мгновение сердце молодой женщины пропустило удар. Джино был похож на ангелочка, весь в белом, и казался таким счастливым, устроившись на руках отца! Вместе они смотрелись просто идеально и могли бы служить хрестоматийным примером неразрывной связи между отцом и сыном.
Черные глаза скользнули по ней оценивающим взглядом. Лучше бы он не смотрел на нее так!
Эмма нервно затеребила пояс кончиками пальцев.
Я хорошо выгляжу?
Ты выглядишь просто изумительно. Зеркало не лжет, Эмма.
Она вздохнула и взяла сумочку.
— Я просто хотела узнать, должным ли я образом одета для большого собрания Кардини?
Он широко улыбнулся.
Indubbiamente.
Что это значит?
Несомненно.
Полезное слово. Воспользуюсь им следующий раз в магазине.
Или сегодня ночью в постели, когда я спрошу, доставил ли тебе удовольствие, — пробормотал он.
Как будто тебя надо спрашивать!
То-то и оно, — бросил Винченцо с беззастенчивой надменностью, и Эмме пришлось быстро отвернуться.
Все становится слишком сложным, подумала она. И если не поостерегусь, буду страдать.
Винченцо увидел, как ее плечи внезапно напряглись. И взгляд его сразу сделался жестким. Почему он позволил себе забыть, что она просто терпит свое пребывание здесь? Потому что ее красота ослепила его, вот почему — точно так, как ослепляла всегда.
— Идем, — резко бросил он, беря Джино на руки.
Дорога, ведущая на виноградник, была пыльной и ухабистой. Как-то Эмма спросила Винченцо, почему дорога в роскошную семейную усадьбу грунтовая, а не заасфальтированная, на что он ответил:
— Потому что мы, сицилийцы, не кичимся своим богатством. Нам это не нужно. Мужчина остается мужчиной, живет он в хижине или в замке.
Это в некоторой степени объясняло сложную натуру сицилийцев, и Эмма была заинтригована. Ей хотелось узнать побольше, хотелось начать понимать этих людей и, вместе с тем, быть может, лучше понять загадочного и сложного мужчину, за которого вышла замуж. Но Винченцо пресекал все ее попытки копнуть чуть глубже.
Она взглянула на суровый, твердый профиль мужа, когда они въезжали в огромный внутренний двор, запруженный множеством машин.