Валентина помахала ему рукой — беги, беги, мол, не жди… Андрей покачал головой и крикнул:
— Давай! Давай!
Когда же из стройной девушки получилась Валентина? Отыскать этот момент он не мог. Первые годы они пахали как сумасшедшие — дружно и ладно впряглись в бизнес в конце девяностых и тащили вместе весь груз. Валентина была старше его на три года, знала бухгалтерию, многих нужных людей и обладала чутьем. Андрею так нравился тот сумасшедший ритм, в котором они жили тогда, поднимая свое дело. А потом появились близнецы. Жена пробовала жить бизнесом и домом одновременно, но не смогла. Потребовала дом за городом и покой. А там пельмешки, блинчики, пирожки, котлетки, сериалы бесконечные.
Андрей ее не винил. Валентина хотела такую жизнь. А он бежал дальше. Одна стройка, вторая… Крупные подряды, солидные контракты, северные командировки, учеба — этот бег ему нравился. Андрею нравился риск, что-то новое… Всегда новое. Валентина же застряла на кулинарных сайтах и книгах Донцовой. Теперь она жила интересами подрастающих сыновей и не хотела слишком пристально вглядываться в зеркало. Иногда за ужином Андрей ловил себя не мысли, что не понимает, о чем она говорит, как будто жена освоила новый язык. Он пристально вглядывался в ее полное румяное лицо под перманентной завивкой, которая ей совсем не шла, и лишь отчасти узнавал в ней прежнюю Валентину — легкую на подъем, решительную и быструю. Теперь она взваливала свое тело на диван перед большим телевизором в гостиной и погружалась в историю очередной Бедной Лизы.
Мать Валентины была феерической по горделивой дурковатости женщиной. Ее взбалмошный и непредсказуемый характер при посредстве ума мог бы помочь ей достичь весьма многого в этой жизни. Возможно, ее бы уважали. Но умом теща не блистала. Это был совершенно шукшинский тип. Более того, она и попала в творческую биографию писателя именно за свою дурость, так поразившую, так горько его озадачившую. Тещенька рассказывала, что конфликт с Шукшиным у нее произошел в конце 1973-го года. Она утверждала, что тогда работала вахтершей в клинике 1-го Мединститута имени Сеченова. Нина Ивановна не пропустила к Шукшину, лечившемуся там, жену и детей. Это было самодурство маленькой, гаденькой, злобно-надменной души, проистекавшее из воинственного безнаказанного советского хамства, которым были больны многие и многие люди в те годы. «Ну и что, что ты вроде как знаменитость, — так начиналось логическое построение ее мысли, — рассыпаться мне тут перед тобой жемчугом, что ли? Вот чем ты лучше меня? А вот возьму и побольнее ударю. За что? А мне так захотелось! И чтобы не думал про себя много!»
Нина Ивановна слышала о Шукшине и, заступив на вахту на проходной клиники, из болезненной беспринципности, не основанной ни на чем, кроме как на вдруг возникшей антипатии, устроила безобразный, совершенно гадостный скандал. Причем дважды. Второй раз она не пропустила к нему двух друзей, приехавших его навестить. Это при том, что Шукшин заранее позаботился о пропусках для них. Нина Ивановна, выкаркивая из себя ядовитый старческий смех, с гордостью вспоминала, как сказала им, «этим выфертам»: «Пропуск здесь — я!». Именно из-за нее взбешенный Шукшин покинул больницу в пижаме и тапочках, отправившись домой на такси.
И такой человек мог сломить любого своей непредсказуемостью и упрямым кретинизмом. Но напоролась на характер дочери. И сломалась. Никто ее не мог заставить делать что-либо, кроме Валентины. Дочь знала секрет — на хамство отвечать тройным хамством, на придурь — тройной придурью. Да и старость взяла свое.
Иногда Андрей думал, что надо было бы пристальнее присмотреться к Валентине сразу после знакомства с ее матерью…
Их брак в большей или меньшей степени походил на договор. Удобный для обоих. На что мог рассчитывать двадцатилетний парень, который всю жизнь провел в детдоме? Так многого ему хотелось в то время! Свобода, немного авантюрное решение поступать в бедовый, непрактичный Литинститут, общага и любимая угловая комната в страшненьких обоях, в которой жил поэт Рубцов. Были вино, прогулки с компанией по ночному городу, макароны по-флотски в три часа ночи, дикая зубрежка и мандраж перед сессиями — нормаль студенческой жизни. Нормаль и безумие, потому что были и дикие пьянки, и разбитые окна в общаге, и яростная потасовка с нарядом милиции. Потом «обезьянник», приказ об отчислении…
Квартирку, положенную Андрею по закону, чиновники зажилили. Вручили на его 18-летие ключики от комнаты в коммунальном клоповнике, которую тот сдавал до того, как его выперли из институтской общаги. Денег хватало только «на прожить». Тут и подвернулась Валентина — шустрая, оборотистая, веселая матерщинница, чем-то торговавшая.