Вероника завизжала так, что Леня зажмурился.
— Прекратить! Ника! Ты сегодня план по родительской головной боли перевыполнила. Ступай-ка из-за стола.
— Ну и пожалуйста! Я всегда виновата! — Вероника демонстративно опрокинула стул (чего никогда бы не посмела при матери) и покинула кухню.
Иван в это время поднял затрезвонивший городской телефон.
— Тебя…
— Кто? Мама?
— Нет, твоя Римма.
— Что значит «твоя Римма»? — прошипел недовольно Леня, прижимая ладонью трубку. — Она моя коллега! Мы дружим. И вообще, не понимаю, почему я тебе должен отчитываться? Вы меня сегодня доведете, что я стану кричать… Да, Римма! Привет!
— Здравствуй, дорогой, — Римма, судя по звуку, пыхнула сигаретным дымом в трубку, и всегда у нее это получалось так, что Леня инстинктивно отстранялся. — Твоя дома?
— Еще нет, — Леня посмотрел на часы.
— Тогда ревновать не будет. Меньше знаешь, лучше спишь.
Душечкина всерьез думала, что из-за нее жены еще способны ревновать своих мужей.
— Я тут рядом с твоим домом проезжала и решила позвонить и напроситься в гости. Как ты на это смотришь?
— Э-э-э… — Леня был в затруднении, но Римма хотя бы могла отвлечь его от мыслей об Ире, не удосужившейся даже предупредить семью о том, что задерживается. Ира не то чтобы не любила Душечкину, просто как-то уж пренебрегала тем фактом, что она тоже женщина.
— Это неудобно? — без тени тревоги поинтересовалась Римма.
— Нет, заходи. Чаем тебя напоим.
— Я бы предпочла ром и сигару. Но ты такой правильный, что ожидать от тебя таких вещей по меньшей мере неразумно.
— Ты попала в самую точку.
Римма Душечкина была патологической неудачницей, но не задумывалась об этом и потому не чувствовала себя несчастной. В тридцать лет она впервые решилась выйти замуж за профессора с их кафедры, который умер через три недели от инфаркта. В тридцать пять она опять вышла замуж, но супруг — доцент соседнего института — спустя неделю погиб в автомобильной катастрофе. После этого никто уже не осмеливался рисковать быть третьим. Она оставила себе фамилию первого мужа, ничем не объясняя свой выбор. Впрочем, эта фамилия так шла ей.
Через пятнадцать минут Душечкина, свесившись двумя половинками зада со стула, пила чай и встряхивала большим воротом своего бесформенного бирюзового джемпера с нашитым фальшивым жемчугом.
— Открой форточку, Ленчик. Тут у вас жарко, — пробубнила она, стряхивая пепел сигареты в чайное блюдечко, потом заметила отстраненно и не в тему: — А Ванька твой подрос…
— Они все быстро растут, — отозвался Леня.
— А вообще как у вас дела?
— Потихоньку. Так чего ты прикатила?
— Вопрос не очень любезен, дорогой. Ну да ты всегда был с приветом, поэтому тебе простительно.
— И все же.
— Что-то тоскливо сделалось мне сегодня. Ездила к Пантелееву — он обещал кое-какие документы подбросить к моей диссертации. Его стерва жена сказала, что его нет дома…
— Ты бы предварительно позвонила ему, что ли.
— Звонила. Вчера. Мне казалось, что я ему нравлюсь.
— Кому? — озадачился Леня.
— Пантелееву!
— Господи, Римма. Иногда твоя непосредственность выходит за всякие рамки.
— Непосредственность — это то, чего каждому человеку чуть-чуть недостает, — гостья выпустила струйку дыма в потолок. — Мы разучились быть просто людьми. Тебе так не кажется?
Лене нравилось смотреть на ее полное, подвижное лицо с дурацкой вишневой помадой на губах. Щеки ее походили на румяные булочки, только ждавшие лакомку. В глазах ее всегда прятались лукавство и игра. Римма коротко стриглась, не умела выбирать одежду и обувь, но при этом внушала впечатление цельной, гармоничной особы, которая живет в ладу сама с собой.
— Как у тебя с Ирой? — она заинтересованно уставилась на Леню, отставив руку с сигаретой.
— Не дождешься! Ты меня пугаешь иногда, Римма, своими вопросами.
— А сам ты как?
— Разве не знаешь? Кручусь как белка в колесе…
— А тебе это нравится?
— Не очень. Но что ж поделаешь?
— Самому себе стопоры надо ставить, Ленчик. Как-то все же жить по зову души.
— Не в этом мире, — улыбнулся Леня. — Слишком идеалистично.
— Наоборот, дорогой. Как раз в этом, — Римма откусила пряник и хлебнула чуть остывший чай. — По-другому — засосет… Что потом Богу скажешь?
— Я не скажу. Он и так все знает.
— Знает, но спросит, — назидательно подняла палец Римма. — Как преподаватель — сам знает, но спрашивает.