С Леней она познакомилась в середине 1998-го в Питере. Оба оказались участниками какой-то литературоведческой конференции. Леня был (как она потом узнала) представителем кафедры литературоведения в каком-то дряхлом московском институте, дышавшем на ладан. А она в то время — злой, не выспавшейся сотрудницей модного журнала «Pro жизнь» (на испытательном сроке), с заданием взять интервью у не менее модного, но неуловимого писателя — совершенного фрика[1]. С самого приезда в Питер бывшие сокурсники всю ночь таскали ее по каким-то диким питерским квартирам богемного пошиба и не оставляли попыток напоить вусмерть. Ира отбилась, но так и не смогла прикорнуть до начала конференции. К тому же опоздала. К моменту, как примчалась куда надо, подтвердила аккредитацию, получила бейджик и выудила диктофон из бардака внутри своей бежевой походной сумки, — все в зале уже внимали очередному увлекательному докладу. Зал был полон, как она и боялась. Ей уступил место один человек — Леня. Конечно, сначала она не знала, как его зовут, и едва скользнула по его лицу взглядом, даже не пообещав себе угостить его кофе в перерыве в знак благодарности.
Чтобы не уснуть, сначала внимательно изучила пресс-релиз, потом тщетно пыталась ловить нить, распускаемую с трибуны молодым литератором. Рассматривая публику, все же бросила взгляд на своего рыцаря без места, стоявшего рядом с другими литературоведческими динозаврами. Он был одет скромно, однако с достоинством человека, не имеющего вкуса, но смело вверяющего себя чужому. Рыцарь покраснел. Ире это показалось забавным. В то утро, несмотря на бремя бессонной ночи, она была хороша, молода и в чужом городе. Несколько месяцев в новом для себя амплуа журналистки научили ее знакомиться и задавать правильные вопросы.
В буфете рыцарь так и не решился подойти. И она уже знала почему. Некоторые мимолетные наблюдения позволяют рассмотреть в человеке кое-что без дополнительных справок. Ира включилась в игру взглядов с робким литературоведом из любопытства, с некоторым куражом примеряя на себя маску испорченной журналисточки. Ей было интересно, что сделает ее краснеющий рыцарь.
Он не сделал ничего. Затерялся в толпе и пропал.
Но на следующий день придерживал для нее место рядом с собой. И взглядом предложил сесть. Ира выспалась, куража больше не чувствовала, но кивком головы и улыбкой поблагодарила за заботу. После чего отправилась к первым рядам с правого края зала, где разбил лагерь журналистский пул. До перерыва Ира забыла о своем рыцаре, потому что поймала наконец своего фрика-писателя и отбомбилась десятком вопросов.
С типом в смешном галстуке-бабочке столкнулась только в буфете. В прямом смысле. Он вылил на себя чашечку кофе, которую пытался пронести сквозь толпу коллег. Ире, виновной в том, что оказалась у него под рукой, стоило больших усилий не рассмеяться, таким несчастным был вид ее рыцаря.
— Боже! — сказала она. — Извините! Правда, я не хотела!
— Это моя вина, — ответил он. — Я неловкий.
Простые слова. Он действительно был неловким, нелепым, застенчивым и… казался Ире слегка придурковатым. Странно было видеть человека, не занятого проблемой делания денег из воздуха и не знавшего ни одной фамилии депутата Госдумы. Такой чистенький, домашний, с нелепым галстуком-бабочкой в мелкий горошек. Она была сыта по горло литературными фриками и безбашенной московской тусовкой, поэтому Леня стал необходим. Разница в десять лет Иру не пугала. Она не считала себя красавицей и такой уж умницей, чтобы надеяться на нечто, похожее на журавля в небе.
Ира никогда не носила розовых очков, поэтому увидела и поняла все и сразу. Особенно после обеда у его родителей в чудовищной «сталинке». Она не знала только, как много Леня проявил упорства и упрямства ради того, чтобы ее приняли в семью. Возможно, единственный раз за тридцать четыре года своей жизни. Он никогда не был женат. Он ни с кем, кроме родителей, никогда не жил. Это был тот тип мужчин, которые обычно оставались холостяками, не в силах вырваться из теплого родительского гнезда.
Ко времени того знаменательного обеда у старших Заботиных, на котором Леня объявил о помолвке, Ира потеряла работу в журнале. Как, впрочем, и большую часть халтурок-подработок. В конце 1998-го, в начале 1999-го люди вылетали с работы пачками. Заботиных, казалось, мало волновали все эти передряги вне стен «сталинской» высотки. Старший Заботин продолжал писать и издавать свои философские труды, а младший все так же работал в своем институте (разве что благодаря Ириной протекции ему доставались в одном из издательств переводы латиноамериканских писателей, входивших в моду). У Заботиных красная икра как была к завтраку на столе, так и осталась. Нежнейшие фирменные тефтели и гороховый суп как подавались у них со времен Брежнева на обед, так и продолжали подаваться при Ельцине. В квартире Заботиных время, казалось, не имело власти. Отсутствие перемен, вечное спокойствие, невозмутимость и строгие правила походили на ту самую точку опоры, в которой Ира нуждалась. И долго не раздумывала, когда Леня предложил пожениться и переехать в его комнату в квартире родителей.