…Наступила полночь. По небу медленно плыли плотные облака, сильного ветра не было, но час от часу крепчал мороз; мы, разведчики, весь день пролазившие по снегу в поисках путей наступления, так и пошли на задание в насквозь промокшей, задубевшей на морозе одежде. Сушиться было некогда, но то ли от волнения, то ли от нервного напряжения казалось, что на промерзшем теле выступили капельки пота.
Подъем был тяжелым и опасным, особенно для первых двух групп, но к вершине все мы должны были подойти одновременно, чтобы вместе вступить в бой. Луна, к счастью, в эту ночь была закрыта тучами. Над зияющими внизу глубокими пропастями, по наплывам и скользкому леднику, цепляясь окоченевшими, окровавленными пальцами за каждый выступ скалы, мы медленно двигались к цели. Наконец, преодолев два последних крутых скальных выступа, наша группа поднялась к вершине. Только тут, измученные, обессилевшие, в изодранной о камни одежде, мы смогли немного передохнуть в ожидании сигнала к атаке, который должна была подать последняя группа, преодолевавшая самый трудный подъем.
В два часа ночи над снежным безмолвием гор взвилась ракета. Бой начался внезапно. Фашисты никак не ожидали нападения в такое время, да еще со стороны отвесных скал, и от растерянности не смогли оказать сопротивления. Путь к отступлению у них был единственный — пологий спуск к водопаду. Вот туда–то они и бросились, но напоролись на кинжальный огонь группы политрука Селищева. Вскоре для захватчиков все было кончено.
Утром мы подсчитали результаты этой операции. Фашисты потеряли на высоте 29 человек убитыми, среди них один офицер. На огневых позициях немцев осталось два пулемета, много автоматов. Понесли потери и мы. Среди трех погибших бойцов был и мой земляк Василий Кульнев из станицы Удобной.
На следующий день с утра немцы дважды пытались сбросить нас с захваченной высоты, но это им так и не удалось.
Через день Кириленко приказал первой и третьей группам спуститься вниз, на перевал, а нам остаться для обороны занятого рубежа.
Здесь, на высоте почти три с половиной тысячи метров, начал усиливаться ветер, крепчал и без того жгучий мороз, со скал срывалась колючая поземка. Пришлось бойцам вырыть в снегу норы, залезть в них, завернуться в палатки, зажечь свои «жми–дави» и так ждать погоды. Посты менялись через каждые двадцать минут, поскольку при страшном ветре, да еще морозе около сорока градусов, дольше люди выдержать не могли. Однако и в этих снежных норах мы не знали покоя. Донимали вши. Ведь уже много недель никто из бойцов не мог даже мечтать о хотя бы примитивной бане. Эта проблема была решена несколько позже, когда на Наур прибыли бойцы–осетины. Они рассказали, что их охотники и пастухи, надолго уходя в горы, используют для нагрева воды любую емкость: небольшие выемки в скальной породе или хотя бы деревянные бочки. Технология приготовления горячей воды оказалась очень простой: в емкость наливают воду, а затем на костре разогревают камни и бросают их туда до тех пор, пока вода не закипит. Кстати, происходит это очень быстро. У местных пастухов нам удалось раздобыть две кадки, и с того времени баня по–осетински работала постоянно, хоть частично спасая нас от вшей и простуды.
— Да, все это было… — раздумчиво сказал Расторгуев. — Как не хочется ворошить прошлое, но оно часто возвращается к нам в памяти и стоит перед мысленным взором, будто только что прожитый день. И никуда от этого не денешься. Тогда, в 1942 году, мы были молоды, горячи, нетерпеливы и уверенны в себе настолько, что не допускали даже мысли, что нас могут побить, сломать, победить. Потому и не прощали врагу никакого высокомерия, ничего, что задевало бы нашу гордость. А фашисты иногда предпринимали против нас этакие психические атаки, которые, как они, видно, считали, должны были подорвать у нас веру в победу.
Помнится, мы держали оборону у небольшого озера, что расположено недалеко от истоков реки Псыш. До этого несколько дней здесь шли жестокие бои, и с боеприпасами мы сильно поиздержались, а обоз с подкреплением еще не подошел, поэтому бойцам было запрещено тратить попусту пули и мины, чтобы пустить их в ход лишь в случае, если немцы полезут в атаку.
Не знаю уж, догадывались ли гитлеровцы о нашем бедственном положении с боеприпасами, а только вести себя они стали вызывающе: открыто прогуливались у нас на виду, усевшись где–нибудь на высокой скале, пели песни под губную гармошку, по утрам стали в нашу сторону выбегать на зарядку к озеру, а помывшись и позавтракав, начинали играть в футбол на небольшой ровной площадке недалеко от воды. Словом, вели себя так, будто хозяева тут они, а мы вроде бы ничто, пустое место. У меня внутри все закипало, когда я видел это. Так и хотелось поднять ребят в атаку и наказать проклятых Гансов за их высокомерие. Но мы понимали, что делать этого нельзя, чтобы не спровоцировать бой до прихода обоза с боеприпасами. Но некоторые наши бойцы все же не выдерживали, и, когда гитлеровцы хохоча гоняли по каменистой поляне мяч, у кого–то ненависть брала верх над запретом, и в голдящую толпу эдельвейсовцев летела мина.