А пока надо было терпеливо ждать своего часа, команды, после которой жизнь поделится на две половины: одна — спокойная, тихая, другая — необычайно стремительная, полная риска и смертельной опасности.
Танкисты сидели молча, напряженно вслушиваясь в нарастающий рокочущий гул самолетов, и вдруг Дмитрий услышал знакомый мотив:
Кто–то дрожащим, нервно срывающимся шепотом, безбожно фальшивя, пел эту песню. Собственно, и пением–то это нельзя было назвать — так, какое–то протяжное бормотание.
Лавриненко удивленно оглядел товарищей. Борзых и Федотов сидели молча и внешне казались спокойными, но Дмитрий понимал, что на душе у них тревожно. Пел же Миша Бедный:
Он сидел, вцепившись в рычаги управления побелевшими от напряжения пальцами, и бормотал слова песни пересохшими от нервного напряжения губами. «Волнуются ребята», — подумал Дмитрий. Да и самому ему было не по себе. Когда услышал он эту песню, какое–то странное чувство овладело вдруг им. Внутренне Дмитрий уже был настроен на встречу с врагом, думал о предстоящем сражении, но в то же время, глядя на это пока еще тихое, чуть подернутое предрассветным туманом поле, на разбросанные по нему стожки сена, в его сознании как бы сами собой возникали совершенно мирные, лирические, знакомые еще с детства картины.
Ему, жителю Кавказа, привычен был взгляд с верхней точки. И если случалось вот как сейчас смотреть на землю сверху, то он часто представлял себе Кубань, свое родное предгорье, где на земле, изрезанной оврагами и балками, реками и речушками, вздыбленной, словно подошедший на хороших дрожжах хлеб, не только ровное поле — площадку для небольшого аэродрома найти трудно.
Кажется, будто огромные уставшие руки лежат в этом месте на земле, между пальцев–водоразделов текут говорливые, коварные в половодье речки Уруп, Тигини, Синюха, Лаба, а вдоль них, взбираясь на косогоры, вытянулись станицы с неожиданными и звучными названиями: Подгорная, Попутная, Отрадная, Надежная, Спокойная, Удобная, Бесстрашная, Отважная, Упорная.
Над станицами на зеленых склонах прилепились чабарни, фермы, полевые станы. Для сельского жителя эти горные склоны — катавалы, как там их называют, можно сказать, постоянные места обитания. От зари до зари, с ранней весны и до «белых мух» там сосредоточивается вся сельская жизнь: то сев, то прополка, то сенокос, то жатва — дел невпроворот, всем хватает. Поэтому в самую жаркую пору полевых работ «в степь» выходили семьями. Младенцев и тех несут туда, на вольный воздух, поближе к солнцу. Да что там говорить, у иных и место рождения — степь. Не выйти в поле для казачки — позор. И нет для сельского жителя обидней слова, чем лодырь. Потому и шли бабы на работу, не пытаясь найти какие–то отговорки.
В поле собирались как на праздник. Оденутся во все чистое, по многу раз тщательно рубелем отглаженное. От белизны косынок да блузок глаза слепнут. А как же! Где же казачке свою расторопность, аккуратность да чистоплотность показывать? Только в поле — там, где весь народ.
Взрослые трудятся. Дети, что постарше, им помогают, погонышами ходят либо воду родителям в жаркий день из родников носят. Ну а что совсем мелюзга, у тех и вовсе простая задача — венки из полевых цветов плести или землянику, ежевику да орехи, если лес рядом, собирать.
А уж вид–то какой оттуда, сверху, из катавалов открывается: смотри — не насмотришься: внизу белыми крошечными домиками среди буйной зелени станица раскинулась; перед ней, высвеченная лучами солнца, словно серебряная змейка, река течет. Во все стороны от станицы, будто рукодельное бабушкино одеяло, разбросаны разноцветные квадраты полей: там, где волны золотые играют, — пшеница зреет, где блеклая желтизна, — овес посеян, где серый, чуть подсиненный квадрат, гречиха растет, где просто ровный мазок изумрудной зелени, там пар, там отдыхает земля, сил набирается, к новому урожаю готовится. Черные квадраты — это пашня, голубые — пруды. Все перед тобой как на ладони, будто расстеленная под ногами огромная живая картина, и, стоя здесь, на крутом склоне горы, покажется вдруг, что ты, словно птица, раскинув крылья, паришь над всей этой красотой и глаз оторвать от нее не можешь, от лица земли своей, своей родины…