Тогда–то, осенью 1942 года, и познакомились Расторгуев с Мысиным, а теперь, встретившись вновь через десятки лет, они снова вспомнили все, что было с ними в горах осенью-зимой второго года войны, своих друзей–однополчан, многие из которых навсегда остались в ослепительно белых снегах этих заоблачных высот.
В Архызе, в глубоком ущелье, где в хвойном лесу, прижавшись к крутому откосу, сбегающему к бурной речке Большой Зеленчук, стояла турбаза «Алания», вечер наступает быстро и неожиданно. Едва только солнце коснется верхушек остроконечных гор, как в долину падают глубокие тени, через несколько минут наступает сумрак, и тут же на чернеющем небе зажигаются непривычно яркие, крупные, кажущиеся близкими звезды. Мягкое полуденное тепло сменяет бодрящая прохлада. Окружающая природа сразу теряет краски, кругом все затихает, успокаивается.
После короткого ужина молодежь высыпала на улицу, собралась в ажурной беседке под одной из высоких елей: смех, шутки, веселые розыгрыши. Кто–то сбегал за гитарой, тронул звонкие струны, и полетели по ущелью песни. У молодежи их много: веселые и грустные, о любви и о романтике, и уж, конечно, на этот случай разучены о горах. С басовитой хрипотцой в голосе гитарист завел одну из них:
В четком ритме музыки и рокочущих звуках гитарных струн и в самом деле слышалось что–то суровое, призывное, как в песнях военных лет.
Расторгуев с Мысиным, услышав песню, тоже вышли на улицу. Ребята пропустили ветеранов в самую середину, поближе к солисту, а допев песню, тут же перестроили свой репертуар на военный лад. Теперь уже вместе они пели «Землянку», «Прощай, любимый город», «Там вдали, за рекой», Баксанскую песню. А потом кто–то вдруг запел:
Эта самодеятельная песня — о той героической части, в которой служили Расторгуев и Мысин, об их товарищах, да можно сказать и о них самих, об их военной молодости. Иван Михайлович признался потом, что, когда сидел в кругу поющей молодежи, в какой–то момент показалось ему вдруг, будто вернулся он в тот страшный 1942 год, сидит в глубокой расщелине под скальным навесом у небольшого костерка, а рядом с ним расположились его боевые товарищи, земляки-кубанцы. Все они еще молоды, все еще живы…
Вот напротив сидит Андрей Евлампиев, которого через несколько дней Мысин похоронит на Клухорском перевале, а рядом с ним Вася Дульнев из Удобной, он погибнет на перевале Нарзан. Чуть поодаль, подоткнув под голову тощий вещмешок, прилег Ваня Соколов из села Казьминского, которого скоро тяжело ранят у села Псху, и ребята не успеют донести его до санчасти. А вон там, прислонившись спиной к скале, подремывает Леша Демченко из села Успенского. Он будет ранен на перевале Санчаро, его спустят в долину, в госпиталь, но с тех пор никто и никогда больше ничего о нем не узнает.
В феврале 1943 года и Расторгуев по ранению раньше Мысина вынужден будет покинуть батальон, отбыв на лечение в госпиталь, и теперь, припоминая события того времени, фамилии однополчан, расспрашивал его, как сложилась их дальнейшая судьба. Но Мысин, к сожалению, тоже не так много знал о своих бывших сослуживцах. Ведь большинство из них после сражений за перевалы Кавказа участвовали в кровопролитных боях на «Голубой линии», форсировали Керченский пролив, да так и затерялись на долгих дорогах войны по пути к Берлину, к победе.
В тот вечер Расторгуев и Мысин долго не могли уснуть. Им вспоминались все новые и новые эпизоды из прошлого.
Фашисты рвались к Марухскому перевалу. Гитлер торопил своих генералов поскорее захватить Кавказ с его нефтеносными районами, и как можно быстрее втянуть в войну против СССР Турцию, несколько десятков дивизий которой уже стояли наготове у южных границ нашей страны. Поэтому те, кто вступил в единоборство с врагом здесь, в горах, хорошо понимали, сколь ответственна и сложна задача — сдержать натиск хорошо вооруженного и обученного врага. Тогда у защитников высокогорных рубежей так же, как и у партизанских отрядов Кубани, был один девиз: «За перевалами для нас земли нет. Ни шагу назад!».