При помощи специальной системы сигналов командование батальона смогло передать летчику, что они терпят бедствие. На следующий же день лагерь буквально забросали посылками, в которых оказались и продукты, и боеприпасы, и полушубки, и валенки, и шапки, и альпинистское снаряжение. Это был неописуемо радостный день, вселивший в бойцов уверенность в том, что теперь–то никакому врагу их не одолеть.
— Знаешь, Ваня, — чуть сутулясь, будто наклоняясь к Мысину, сказал Расторгуев, — до сих пор иногда даже во сне вижу те страшные дни, когда у нас кончилось продовольствие. Невольно приходит аналогия с блокадой Ленинграда: те же вражеские налеты, те же холод и голод, а деться некуда. Но мы бедствовали полмесяца, а ленинградцы два с половиной года, да с ними еще и дети… — Расторгуев замолчал, задумался, а потом, вдруг, вспомнив что–то, продолжил. — Не дает мне покоя один случай. Может, помнишь, примерно через неделю после начала голодовки отправили мы в Сухуми группу из десяти автоматчиков под командой молоденького лейтенантика, чтобы сообщили в штаб о нашем положении? Я тогда еще подумал: таким молодцам, как те ребята, до Сухуми по проторенным тропам пройти — раз плюнуть. Но мы тогда так и не дождались их с задания, так и не узнали, что с ними стало, куда они делись…
— Узнали, — отозвался Мысин, — только позже, где–то в середине августа 1943 года. Наш взвод разведки возвращался в Сухуми через перевал Химса. Спустившись на южные склоны, мы встретили пастухов–абхазцев, разговорились. И тут они вдруг сказали нам, что, когда лежал снег неподалеку от их стоянки, они нашли трупы нескольких солдат в советской военной форме. Хоронить они их не стали, чтобы можно было опознать. Мы сразу же пошли на то место, которое показали пастухи, и увидели, что среди камней в выемке, подготовленной для установки палатки, лежат останки 10 бойцов. Это была как раз та самая группа автоматчиков. Лежали они рядышком, прижавшись друг к другу, в позах спящих людей. При осмотре нам бросилось в глаза, что ни у кого из бойцов не было ремней, а у некоторых на сапогах были срезаны кожаные подошвы.
Думаю, что эта группа попала тогда в снежный буран и заблудилась. Плутали они, видимо, долго, те скудные запасы сгущенки и сухарей, которые были у них, кончились, и они стали есть свои ремни. А когда выбились из сил, поставили палатку, чтобы переждать непогоду, легли спать, да так и не проснулись больше, замерзли. Они погибли всего в трехстах метрах от пастушьего домика, на спуске с перевала Химса к Сухумской ГЭС. Оттуда до города было уже рукой подать…
Мы похоронили их там же, в горах…
Расторгуев и Мысин долго молчали, вспоминая, видно, как снаряжали ту группу молодых здоровых солдат в Сухуми, и, быть может, кто–то позавидовал им тогда, что они скоро спустятся к теплому морю, к людям, и их там обязательно хорошо накормят.
Молчание вновь прервал Мысин:
— В том 43‑м году нам пришлось многих хоронить заново. Помнишь, в ноябре 1942 года на Маруху ушла на отдых и доукомплектование седьмая рота? Так вот, до места она тоже не дошла. На перевале Аданге рота попала под обвал и почти вся погибла. В живых осталось только трое. Они почему–то замешкались на тропе, отстали от основной цепочки, это и спасло их. Один из них, Иван Горовой, написал мне о подробностях этого случая уже после войны.
А тогда, в июле 1943 года, от пастухов все чаще и чаще стали поступать сообщения о том, что после таяния льдов то тут, то там из–под снега стали появляться останки погибших солдат. Нашему взводу разведки 94‑й стрелковой бригады под командованием старшего лейтенанта А. Васильева и горновьючной роте было приказано пройти по местам боев, собрать оружие и произвести захоронение погибших.
Вот тогда–то и пришлось мне в последний раз увидеть бойцов нашей седьмой роты. Тех, которых привалило снегом, мы захоронили в Чхалтинском ущелье, а те, которые попали под грунт, так навечно и остались лежать на перевале Аданге. Там братская могила наших боевых товарищей…
Утро выдалось солнечным, теплым, тихим. Молодежь спустилась к реке поразмяться, освежиться в холодных струях бурного Зеленчука, полюбоваться свежими утренними красками природы. Позавтракав, еще раз проверив укладку рюкзаков, туристы двинулись вверх, туда, где в сизой дымке громоздились снеговые пики горных вершин. Ветеранов поставили в центр группы.
Шли как всегда медленно, экономя силы. Фотографы и кинооператоры то отставали, то заскакивали вперед, выискивая наиболее интересные ракурсы для съемки. Инструкторы то и дело оборачивались назад: как там замыкающие, хватит ли у фронтовиков сил одолеть крутые подъемы. Но Мысин и Расторгуев держались хорошо. Как и все, шли с рюкзаками, правда, небольшими, легкими, можно сказать, символическими (тяжесть молодежь взяла себе), а двое высоких крепких парней, шедших рядом с ними, в особо трудных местах старались поддержать кого–то под локоть, но ветераны и от этой помощи отказывались, стремясь весь маршрут, как и в молодости, пройти без помощи. По пути они успевали еще и поговорить друг с другом, осмотреться, припоминая что–то, узнавая в приближающихся вершинах знакомые очертания. Сколько километров было исхожено ими здесь когда–то, особенно Мысиным! Ведь разведчики всегда были первопроходцами. Не зря шутили бойцы: «Разведчика ноги кормят».