Эти признания врага подтверждали задним числом, что и в Южном секторе, имей мы больше сил, успех можно было бы развить. Конечно, в ограниченных пределах. Каково бы ни было смятение отдельных частей, на которые неожиданно обрушился наш удар, следует помнить про общее соотношение сил под Одессой: численный перевес противника был очень большим.
Но и такой удар, какой мы смогли нанести в Южном секторе, сыграл свою роль. И не только потому, что удалось основательно потрепать некоторые неприятельские части (мы считали, что уничтожено не менее четырех батальонов нехоты, а в числе трофеев было - вместе с добычей танкистов - 44 орудия, из них четыре тяжелых). Активные действия на новом направлении хорошо маскировали уже начатую эвакуацию, вводя противника в заблуждение. На наши атаки он ответил переброской на этот участок еще одной свежей дивизии.
Однако задача удержать рубежи, занятые чапаевцами 2 октября, теперь уже не ставилась. И 384-й стрелковый полк и 422-й гаубичный подлежали выводу в армейские тылы: эвакуационные расчеты, изо дня в день корректировавшиеся, показывали, что отправить в Крым всю дивизию Томилова, возможно, удастся раньше намеченного срока. По решению Военного совета Чапаевская дивизия 4 октября отошла на позиции, которые занимала до наступления. Так мы и определяли в последнем плане его замысел: ударить - и Отойти.
Вечером 4 октября я докладывал - вместо Г. П. Софронова - Военному совету ООР план вывода войск из боя и отвода их с оборонительных рубежей к пунктам посадки на суда. План этот, исходивший из первоначально намеченных сроков эвакуации, успел в значительной мере подготовить сам командарм.
Он отражал идею Г. П. Софронова: после того как будут эвакуированы 157-я дивизия, тяжелая техника, тылы, инженерные и строительные батальоны, в течение 16-20 октября отвести основные силы армии последовательно двумя эшелонами на рубеж прикрытия города.
В первый эшелон командарм включал Чапаевскую и кавалерийскую дивизии, во второй - 95-ю и 421-ю. Отвод войск предполагалось прикрывать арьергардами, оставшейся артиллерией, в том числе зенитной и береговой, а также огнем кораблей и флотской бомбардировочной авиацией.
- По мнению командующего армией,- докладывал я,- оставление частей на рубежах, занимаемых сейчас, не дает ощутимых преимуществ. Последний бросок войска могут сделать с более близких к порту позиций. Тогда для прикрытия эвакуации первого эшелона основных сил будет достаточно двух дивизий. Причем из дивизий первого эшелона одна эвакуируется сразу, а другая сначала выводится в резерв. Две последние дивизии должны держать оборону в течение суток и эвакуироваться в одну ночь.
Кроме членов Военного совета ООР на заседании были Г. Д. Шишенин, Н. К. Рыжи, Г. И. Левченко, А. Ф. Хренов, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов, начальник поарма Л. П. Бочаров, начинж Г, П. Кедринский, командир Одесской базы И. Д. Кулешов и ее комиссар С. И. Дитятковский, начальник оперативного отдела штаба флота О. С. Жуковский (он прибыл вместе с адмиралом Левченко). Присутствовавшие высказали ряд замечаний и опасений, связанных главным образом с отводом двух последних дивизий. Я и сам чувствовал, что в плане есть уязвимые места, и, может быть, не только в этой его части. Задача была совершенно новой, никто не имел опыта организации чего-либо подобного. Да и просто не хватило времени продумать все до конца.
Тем не менее план в целом одобрили. Решили закончить 10 октября эвакуацию инженерно-строительных частей, 12-13 октября - тылов и тяжелой техники. Отправка дивизий, высвобождавшихся после сокращения фронта, намечалась на 17-18 октября, остальных - на 19-20 октября.
Для эвакуации требовалось пять-шесть транспортов ежедневно. Контр-адмирал И. Д. Кулешов доложил разработанный в штабе базы порядок посадки войск на суда и план прикрытия их при отводе в порт морской артиллерией,
Принятые решения представлялись на утверждение Военному совету Черноморского флота.
Еще раньше мы совместно с моряками разработали меры обеспечения скрытности эвакуации и дезинформации противника. К ним относилась активизация действий наших частей на различных участках обороны и демонстративная подготовка к зиме - продолжение заготовки овощей, строительство землянок, выдача в некоторых подразделениях теплого обмундирования. Условились, что транспорты, идущие в Одессу, будут иметь на верхних палубах железные печи для землянок, ящики и мешки с продовольствием, а перевозка этих грузов из порта в части должна производиться в светлое время.
Капитан 2 ранга Жуковский обещал, что флотские разведчики подбросят противнику фиктивные документы, из которых будет явствовать, будто в Одессу перевозятся новые части. Особо тщательно маскировалась любая посадка войск и погрузка техники на суда.
Вскоре появились признаки того, что эти наши меры достигают цели. В октябре вражеская авиация все чаще атаковала транспорты на переходе от Большой земли к Одессе. Между тем суда, следовавшие обратно, почти не преследовались: противник, видимо, считал, что они идут порожняком.
Примечательна и такая деталь, ставшая известной, правда, уже после войны: на картах германского генштаба наша 157-я дивизия показывалась в районе Одессы вплоть до 15 октября, в то время как она давно уже находилась в Крыму...
Выход из строя Г. П. Софронова заставил Военный совет ООР решать вопрос о командующем Приморской армией. Обстановка требовала назначить нового командарма немедленно, а уж потом высшие инстанции могли либо утвердить его, либо заменить другим.
В Одессе было два генерала, которые могли возглавить армию: В. Ф. Воробьев и И. Е. Петров. Военный совет остановился на Иване Ефимовиче Петрове, учитывая, что он имеет больший боевой опыт. Насколько мне известно, сыграло роль и мнение генерала Софронова. Георгий Павлович нередко не соглашался в чем-либо с Петровым, на многое смотрел иначе, чем тот, но своим преемником рекомендовал именно его.
Чапаевскую дивизию принимал от Петрова генерал-майор Т. К. Коломиец, передавший армейский тыл своему заместителю А. П. Ермилову.
Г. П. Софронов нуждался в длительном лечении и покое, но врачи признали его транспортабельным, и 5 октября Георгия Павловича отправили на Большую землю. Одновременно отбыли из Одессы Г. И. Левченко и член Военного совета ООР, секретарь обкома партии А. Г. Колыбанов - его отзывали в Москву, на другую работу.
Обязанности службы не дали мне проводить командарма до порта. Простились в его кабинете. Георгий Павлович все еще дышал кислородом - воздух нашего КП был сейчас не для него.
Не сосчитать, сколько раз на дню в течение многих недель бывал я в этой неуютной подземной комнате, мрачность которой не скрашивал разостланный на полу большой ковер. Здесь мы вместе с командующим провели немало тревожных часов, когда положение на фронте становилось отчаянно трудным. Здесь радовались добрым вестям из секторов обороны и огорчались приходившими вслед за ними новыми осложнениями и тревогами.
Иногда после докладов об итогах боевого дня - они обсуждались обычно около часу ночи - Софронов вспоминал что-нибудь из давних лет. Однажды засидевшиеся у командующего работники штарма услышали рассказ о том, как весной девятнадцатого года на Первые Московские командные курсы приезжал Ленин.
- Я учился на курсах и был секретарем партбюро, - говорил Георгий Павлович.- Владимир Ильич приехал к нам на собрание по случаю вручения курсам Красного знамени Рогожского райкома партии. Ленин зашел сперва в комнату партбюро, расспрашивал, как учатся курсанты-коммунисты. Потом выступил на собрании. Время было трудное - наседал Колчак, на Восточном фронте Красная Армия потерпела ряд неудач... Но речь Ильича дышала бодростью, уверенностью в нашей победе. Он сказал, что армия рабочих и крестьян, одолевшая уже многих врагов, должна разбить и Колчака, и обязательно разобьет...
Под Одессой, да, очевидно, и на всем фронте, тоже было тогда очень трудно. И притихшим в кабинете командирам казалось, что ленинские слова, которые услышал в девятнадцатом году наш командарм, обращены и ко всем нам в сорок первом. Как и тогда, в гражданскую войну, у нас был только один выход разбить врага!
На плечи первого командарма Приморской легла нелегкая ноша. Софронов пес ее, пока хватало сил. Его выдержка иной раз удивляла. Какие только не возникали обстоятельства! Случалось и нам в штабе что-то упустить, прохлопать. Но я не помню, чтобы хоть раз генерал Софронов, разговаривая со мною, повысил голос, вспылил. Не о многих из тех, с кем приходилось быть рядом на войне, можно сказать такое.