- У меня, думается, где-то анальгин был.
- Ну его, мать, твой анальгин, не ищи. Давай, пап, лучше водки выпьем.
Отец встал из-за стола и потянулся, потер руки:
- Вот слова уже не мальчика, а мужа. Первое разумное предложение за весь вечер. Вставай, клуша, - обратился он к матери, - неси водку, или тоже куда-нибудь определила вслед за ключами от сарая?
- Гляди-ка, ожил! Как речь про водку заходит, сразу у него какое-то вдохновение появляется.
- Иди, тебе говорят, не рассусоливай.
- А закусывать чем будете? Погоди ты, охламон старый, успеешь, - отмахнулась она, который рукой под зад, подталкивал её в сторону сенцев, - надо хоть картошки пожарить.
- И холодцу наварить.
- Мам, не надо ничего. В холодильнике огурцы есть, колбаса, консервы откроем.
- И то верно! - согласилась мать.
Водку домой Лешка привозил ящиками. Выпить отец любил, но никогда не напивался, да и мать за этим процессом следила строго и выдавала им с Лешкой в основном бутылку в день: по сто грамм в обед, по сто грамм на ужин, но бывало, когда работа была тяжелая и на улице, следовала дополнительная пайка.
- Богатый стал! - ворчала она на сына, - Всё батю ублажает. Вот сейчас опроси всю деревню, кому сыновья каждый раз по ящику магазинной водки привозят? Давай, вози! Ты там, на стройке, света божьего за эти копейки не видишь, а он тут портками целый день по дому трясет. И так вся деревня спилась и вы ещё туда же.
Но это была лишь профилактическая беседа.
За столом разговор, что-то не клеился. Лешка сидел отрешенный и задумчивый. Водка не помогла, а скорее даже наоборот, лишь заострила осеннюю тоску. По сердцу будто, кто-то водил тёркой.
- Мать, у нас ручка есть?
- Писать что ли?
- Писать.
- Это кому же?
- Американскому президенту! Что они разоружаться не хотят, собаки постылые, - улыбнулся Лешка, - Надо мне кое-что по работе прикинуть.
- Ручка в вазочке в серванте, а тетрадка, думается, там же в ящике.
- Думается ей! - не упустил своего шанса вставить свою реплику отец, - тогда тебе в Думу надо идти - там целый полк дармоедов сидят и тоже им «думается», тоже не могут вспомнить, куда чего делось.
- Видать водка на пользу пошла, забрехал.
Лешка сел за стол, настроил керосиновую лампу, разгладил рукой листы общей тетради, закурил, ещё раз посмотрел на фотографию, потом поставил её, облокотив на лампу, и стал писать. Он писал ответ на письмо, которое было послано ему 17 лет назад. Нет, он не объяснялся ей в любви - это было бы глупо, если она жива, то, наверняка, уже за мужем. Он просто хотел рассказать ей свою жизнь, без всяких намеков и надежд на что-то, попытаться объяснить эту глупую историю, в которой не было виновных. Рассказать о том, как он мучился, когда она не написала и не приехала, как его съедала тоска и верность и уже перед самой армией, когда на руках была повестка, он все же решил взять её адрес у Маргариты Бронниковой и написать ей сам - гневное, обидное письмо. Но Ритка уволилась из больницы и убыла в неизвестном направление. Все концы были обрублены. Он думал, что она бросила его, а она - что он пренебрег её. Но забыть её он не смог. Она снилась ему в армии. Он даже сочинил ей стих. Первый и последний стих за свою жизнь. Стих получился слабый, но эмоциональный, надрывный и когда Лешка показал его своему другу, который писал настоящие стихи и даже печатался в газетах и журналах. Тот, с Лешкиного позволения, переписал его заново, от Лешкиных литературных потуг там ничего не осталось, и поэтому друг-поэт опубликовал его под своим именем в газете «Боевая вахта». Вот это стихотворение:
«Девочка, с глазами неба мая,
Ночь рисует светлый образ твой.
Ты уходишь, мне рукой махая,
И тянусь я тщетно за тобой.
Тьма сомкнулась, ты в ночи исчезла,
Где ты? С кем ты? Силюсь угадать,
Ревностью терзаюсь бесполезной,
Жажду правды, но боюсь узнать
Правду, что убийственно жестока,
Что как яд в мою отравит кровь;
Отцвела, осыпалась до срока,
Пустоцветом первая любовь.
Помнишь, загоняя лошадь в мыло,
Через поле я к тебе скакал?
Как тогда хотел я быть любимым,
О какой большой любви мечтал.
Тем мечтам, что в голове роились,
Сбыться никогда не суждено.
Для меня давно уж осветилось
В сумраках ночей твое окно.
Где ты? С кем-то? Ничего не знаю.
Прошлого нам не дано вернуть.
Только счастья я тебе желаю.
Я не смог, а ты счастливой будь».
Потом это стихотворение ребята переписывали в свои дембельские альбомы, посылали своим девушкам и ему, Лешке, даже было чуть-чуть обидно, ведь это же он скакал через поле на лошади, а не поэт - москвич, который и лошадей-то видел только в кино. Но справедливость восторжествовала и поэта, армейская братва забыла, а этот стих, уже изрядно «отредактированный» писанный и переписанный от руки, кем-то продиктованный по памяти, стали петь под гитару и он ушел в народ.