ить ключи. - Ты вьюжку-то открыл? Дует он, по всему дому сажа летит. - Открыл я твою вьюжку. Почему ты думаешь, что я дурнее тебя? Разве такие дрова разгорятся, их как из болота вытащили. Что ж ты за человек такой? Что в твоих руках побывало - пиши с концами. - Я думается, их в телогрейке в кармане оставила или в халатике синеньком, а может и в плаще. - За день сто одёж переменит и уж не помнит, в чём была. Какого черта ты все наряжаешься? Куда не плюнь только твое барахло и валяется, - отец сидел на корточках возле печки и подсовывал под черные шипящие поленья свернутую в трубочку горящую газету. Дрова вроде разгорались, но как только потухала бумага, гасли, наполняя кухню едким дымом. Мать проверяла карманы, висевших на вешалках телогреек: - Пропал мой синий плащик, как сгорел. Я могла ключи и на собачьей будке оставить. Вань, может, сходишь, глянешь? - Да и иди к черту! Буду я твои следы распутывать, ты за день, где только не побываешь. И эти дрова разгорятся ... к утру...может быть. Леш, возьми свой рыбацкий фонарик, сходи в чулан принеси газет. Алексей взял и рыбацкого чемоданчика маленький налобный фонарь, закрепил его на голове и пошел в сенцы. Чулан был в сенях. В нем Кадочниковы хранили железных рундуках зерно, муку, сало дубовых бочках, лук, чеснок, а также и макулатуру. Газеты, журналы, школьные учебники, ученические тетради Алексея и его покойного младшего брата - Григория, который погиб в автомобильной катастрофе, пятнадцатилетним юношей - врезался на мотоцикле в милицейский УАЗик (оттого верно мать так и была обеспокоена Лешкиной личной жизнью) занимали целых две полки. Чего тут только не было: детские журналы: « Веселые картинки», «Мурзилка», «Юный натуралист», «Юность», «Роман-газета», газеты: «Пионерская правда», «Комсомольская правда», «Сельская жизнь», районная газета - «Новая жизнь», а также разного рода бульварная литература в мягких и твердых переплетах. Кадочников даже растерялся от богатейшего выбора, чтобы такое спалить сегодня в лежанке. Наугад он потянул газеты с полки из середины кипы. Это оказалась «Сельская жизнь» за июль 1986 года. Как раз пред его призывом в армию, интересно. Алексей взял штук двадцать газет, половину из них отдал отцу на растопку, а остальные понес в комнату, чтобы при свете керосиновой лампы окунуться в светлое советское прошлое. С пожелтевших газетных страниц на него пахнуло отцветшим и ушедшим в небытие временем. Вот она славная эпоха социализма. «Вторник 1 июля 1986 года. Выступление товарища Горбачева М.С. на Х съезде польской объединенной рабочей партии». «Четверг 2 июля. Глушат пшеницу осот и щирица» «Вторник 8 июля. Ориентир контрольные намолоты. Награды Родины. Герои социалистического труда». А ведь в это время перед армией он - Алексей Кадочников работал штурвальным у отца на комбайне. В этих сухих казенных строках репортажей с полей он вдруг увидел поля золотой пшеницы, высокую рожь, рокот моторов, лязг колосников, снующие туда-сюда по полю грузовики, то пустые с тока, то на ток, груженные «подзавязку», обветренные и чумазые, но отчего счастливые лица хлеборобов. Кто бы мог подумать, что вот эта кипа никому не нужных и лишь чудом уцелевших газет будет вдохновлять, как песня. Время словно ожило, запульсировало, высветилось каким-то нежно розовым цветом и замелькало перед глазами калейдоскопом воспоминаний. «Среда, 23 июля 1986 года. «На всю область... два сарая». «Слабая кормовая база сдерживает развитие животноводства в Томской области. Почему же здесь так мало заботятся о хранение фуража?» «Лондон. Министр иностранных дел Джеффри Хау начинает вторую за последнее время поездку на Юг Африки...» «Как дрессируют пчел» «Одна из причин низкого урожая семян клевера и люцерны, как известно, - недостаточное опыление цветков этих растений насекомыми...» Как бы сегодня не поносили коммунистов, но им было до всего дело, о чем свидетельствуют заголовки статей и на всех фотографиях люди труда, а не зажравшиеся олигархи и холенные шлюхи шоу-бизнеса. «Вторник. 12 августа.1986 год». На первой странице фотография, поделенная на две части. Слева: поле, валки ржи, на дальнем плане удаляющийся комбайн. Справа: кавалер орденов Ленина и Трудового красного Знамени комбайнер Иван Александрович Демихов. В полосатой рубашке с короткими рукавами, в кепке. Простое открытое лицо, нос картошкой, глаза с хитрым крестьянским прищуром. Алексей всмотрелся в фотографию героя - русский мужик - сразу видно, и выпить, верно, не дурак, но и работать может так, что железо не выдержит его трудовой злости. Надо за день поле вспахать - вспашет. Помрет после этого, с инфарктом сляжет, но сделает. И тут Алексей заметил, что вовнутрь газеты, как будто что-то попало, он тряхнул газетой и оттуда выпал конверт. Кадочников понял его и поднес к свету. Письмо было запечатано. Странно. Алексей с замирание сердца взглянул на адрес: «Тульская область, Одоевский район, село N-ское Кадочникову Алексею» было выведено аккуратным женским подчерком. У Лешки перехватило дыхание, он вскрыл конверт и достал из него письмо с вложенной в него фотографией. На фотографии на фоне фонтана стояла она - его Виктория, ослепительно красивая, нежная, юная, улыбающаяся. Девушка на снимке полуприсела, разведя в сторону колени и выставив правую ногу вперед. Поскольку она была в джинсах, то вместо юбки, отвела обеими руками полы футболки, и склонила голову. Улыбка получилась как бы исподлобья. В этой улыбке было и приветствие, и мнимая покорность, и намек на обжигающую страсть». На обратной стороне была надпись. «Леше, с любовью, Вика. Реверанс для Вас. Москва. ВДНХ. 05. О8.86 г». Лешка ещё не дочитал письмо до конца, как его начали душить слезы, как будто кто-то холодными и сильными руками схватил его за горло. Он закашлялся, судорожно хватая воздух, захлюпал носом. Все в нем смешалось и досада, и злость, и обида, и любовь, и ненависть к своей бесталанной судьбе и жалость к себе, и нежность к той единственной, кого он любил и любит, как теперь выяснилось, по сей день. «Господи, за что!» - хотелось закричать ему, так чтобы, как струны, по которым ударили молотком, порвались голосовые связки, а измученное сердце вылетело вместе с этим криком отчаянья через горло, чтобы этот вопль долетел наконец до божьего престола, и чтобы ответ Оттуда не затерялся среди ненужных газет на 17 лет. Он ведь думал, что она его забыла, бросила, а что он ещё должен был думать, если она уехала в Москву на несколько дней и пропала? Он ждал этого письма, как он его ждал! Он не спал ночей, его изнутри адовым огнем сжигала ревность. Злость, что его непросто бросили, а над ним, над простым деревенским парнем просто посмеялись, и сейчас она, в объятиях другого, рассказывает ему о том, как в неё красавицу, дочь полковника влюбился деревенский комбайнер и пытался её очаровать садами, лошадями, мотоциклом, сеновалом. А она написала. Лешка посмотрел на штамп на письме. Письмо пришло на почту 13 августа. Чертова дюжина! Несчастливое число. Оно изначально завалилось вовнутрь газеты. Он с отцом работал в поле, мать пропадала на ферме, у младшего брата была то рыбалка, то ночное, дома хозяйничала тогда ещё живая бабка. Принесла она эту газету домой и положила на стол, а поскольку читать её тогда было некому и некогда, газета с письмом переместилась в тумбочку под телевизор, а оттуда в чулан. Странно, что он вообще его нашел. Ведь он мог отдать отцу не ту, а эту половину газет на растопку и возможно, свернул бы он его трубочку и сжег бы, не глядя, в печке.