пыль до него долетал аромат её волос. Как он гнал мотоцикл в то утро! Черт его, знает, что и кому хотел он доказать? Ведь оба были без шлемов, если бы упали, то в лучшем случае покалечились бы. Но, видно, Бог милостив, к дуракам и влюбленным, особенно если это и то и другое сразу. Чем быстрее он ехал, тем сильнее к нему прижималась девушка. Может затем он и гнал, выжимая из старенького «Восхода» все, на что он способен. А, когда приехали, и вовсе ошарашила его. Он ждал от неё реплики, вроде зарока: «Чтобы я ещё раз с таким идиотом поехала!», а она сказала: - Ты классно водишь! Люблю скорость! Так они и познакомились. Её звали Виктория, то есть Победа. И Лешка погиб. В этот же вечер он назначил ей свидание, и она согласилась. Чтобы хоть как-то скоротать время Лешка с отцом пошел в обеденный перерыв на пруд, который находился неподалеку от гаража и иные трактористы любители рыбалки выбирали его вместо колхозной столовой. Так называемый досуг с удовольствием. Там Лешка забросил удочку и стал тупо смотреть на поплавок, но видел он на зеленой ряби, зацветшего пруда лишь её лицо. До этого ему случалось дружить с местными девушками, он провожал их до дома и они, уединившись, где-нибудь на лавочке целовались. Иногда ему казалось, что они нравятся ему и даже, был какой-то намек на первую любовь. Правда, он никому из них не объяснялся в любви и правильно делал, ибо это была ещё не любовь, а симпатии, увлечения, природный зов плоти. Теперь все они удались, померкли, погасли, как гаснут звезды, когда встает солнце. Он задал себе вопрос, а что он нашел собственно в ней такого? Мало ли красивых девушек в округе, у которых и грудь больше, и бедра шире, и глаза лучистее? Много. Но только от неё исходил изнутри такой дивный свет, что душа пела, цвела, ликовала, трепетала, как осиновый лист на ветру, от одной только мысли, что это свидание может не состояться и заходилось в восторге, в надежде, что состоится. Лешка понял, что любовь - это сладкая мука, сладкая, но мука. - Малый, ты что заснул?! Где твой поплавок, паршивец?! Ты куда смотришь? - негодовал отец, - И мою удочку запутал, да ещё и корягу зацепил. Лезь теперь в воду, распутывай! Эх, пропала рыбалка. Пропала не только рыбалка, пропала жизнь - тихая, размеренная, степенная. Была, как вот этот пруд - тишь да гладь, разве что по молодости лет тиной не зацвела, а стала, как река в половодье стремительная, яростная, неуправляемая. Вика была чудо. Когда вечером он подошел с ней к пацанам у клуба, которые жгли костер и пели песни под гитару. У них от зависти к Лешке отвисли челюсти. Ничего себе, такую девку отхватить: высокая, стройная, фигурку, как на токарном станке точили не единого изъяна. Вика слушала внимательно деревенских гитаристов, которые, сменяя друг друга, хотели ей показаться. Они пели ей и про зону: «Под окном кудрявая белая акация» и из репертуара Юрия Антонова, и из Леонова, а также песни неизвестных авторов. - А можно мне попробовать? - как-то робко попросила она гитару. Ей протянули инструмент. Она взяла аккорд ля-минор и провела большим пальцем правой руки по струнам, прислушалась, немного подстроила гитару и запела: «Не уходи, побудь со мною, Здесь так отрадно, так светло. Я поцелуями покрою Уста и очи, и чело. Я поцелуями покрою Уста и очи, и чело. Побудь со мной, побудь со мной». Этот романс вызвал шок. Во-первых, голос чистый, нежный, удивительной красоты тембра, а во-вторых, никогда ещё так не звучала у клуба эта дешевенькая гитара, производства какой-то спичечно-мебельной фабрики, стоимостью 16 рублей, с ржавыми струнами, на некоторых из них болталась медная оплётка, с подсунутым под гриф карандашом. А в-третьих, такой романс деревня ещё не слышала. - Спой ещё! - со всех сторон послышались голоса, все ребята были от неё в восторге, и лишь деревенские девушки, глядели на неё как-то настороженно, дескать, что ещё за коза выискалась мутить тут воду своими песнями. Но видя, что Вика не посягает на их парней, успокоились. От костра в темную летнюю ночь летели искры, было тепло и уютно. В этот вечер никто не напился и не подрался. - Тебе бы в артистки надо идти, - сказал ей Лешка, когда они гуляли по колхозному саду. - Не хочу в артистки. Петь у костра романсы - это ещё не значит быть артисткой. Я хочу стать врачом и непременно военным. - А почему именно военным? - У меня дед был военным, бабушка - заведовала госпиталем в Германии после войны, отец - капитан первого ранга, мать, правда, библиотекарь, но при воинской части - так сказать семейная традиция. Как, говорится, от роду не в воду. Просто, наверное, в армии больше мужественных людей. - А я хочу заявление в Афганистан написать, чем тут в тылу картошку чистить уж лучше там ребятам пособлю. - Лешка думал, что она станет его отговаривать. Тут он не рисовался. Они с другом и впрямь хотели написать заявление в Афган и позднее написали, но военком не принял их, это было не в его компетенции - в Афганистан посылали уже из воинских частей. - Правильно, - сказала она, - Кто-то из великих сказал, всегда выбирай самый сложный путь, там ты не встретишь конкуренции. Поселок Р. находился в пяти километрах от Лешкиной деревни. Эта была чужая территория, но между деревнями в то время было мирное соглашение. Впрочем, и Вика была чужая, залетная и местные не имели морального права строить относительно её какие-то планы. Впрочем, Лешку это не пугало, да если весь район восстал бы против него с вилами и косами, с кистенями и кастетами, с ружьями и дедовскими обрезами времен коллективизации - Вику бы он не оставил. Они гуляли то по поселку, то Лешка на мотоцикле привозил её в свою деревню, а на рассвете возвращал обратно. Её подруга Рита жила в общежитие гостиного типа при местной больнице. Утром в шесть часов отец будил его на работу. Всё утро он ходил, как вареный ничего и не видел и не слышал. Кадочников старший бранился на чем свет стоит. Был бы это не его сын, давно бы разогнал к чертовой матери такого помощника. Но потом, видно, сам входил в его положение, когда человеку погулять как не перед армией, смягчался. Когда поле попадалось без заморочек, т.е. сорняки вроде осота и луговой ромашки не забивали барабан комбайна, отпускал сына вздремнуть в копну, предварительно обложив его матом, чтобы люди слышали, что он и сыну родному поблажки не делает. Нырял Лешка даже не в копну, а в сладкий омут забытья, а перед глазами снова стояла она - его Вика, с развивающимися на ветру темно-русыми волосами, молодая, веселая, нежная - самая, самая. Говорят, что Троянская война началась из-за спартанской царицы Елены - глупостью назовет эту причину никогда не любивший прагматик, отмахнется от этого мифа и черствый историк, и лишь влюблённый поймет Париса, и молвит в его защиту своё жаркое слово. «Париж стоит мессы», а любовь стоит царства. Лешку палило обеденное солнце, кусали мухи, оводы и слепни вдували на нем волдыри и отяжелевшие от его молодой крови не могли взлететь, а отваливались от как пиявки и ползали рядом со своей жертвой по соломе. Он не чувствовал этого. Он спал сном праведника, влюблённого, самого счастливого человека в мире. После обеда всё в его руках спорилось и горело, он шприцевал комбайн, очищал воздухозаборную сетку на радиаторе от пуха осота, бегал отцу за водой в родник, потом и вовсе отпускал его отдохнуть в тенек. Главное, чтобы отец успокоился и отпустил его пораньше к ней на свидание. Как-то раз кто-то из ребят приехал на улицу на лошади. Это был гнедой мерин, уже не первой молодости, полузагнанный, сухой и костлявый. - Какой конь! - восхитилась Вика, - А можно я его поглажу? - Нашла коня! Он уже передними копытами на скотомогильнике. Завтра я тебе покажу, какие бываю настоящие лошади. Хозяина лошади это обидело: - Это кого ж ты ей покажешь? - Беса! Среди «лошадников» Бес был той самой козырной картой, нечто вроде туза, против которого возразить было нельзя. Утром Лешка растолкал спящего брата Григория. Гришка был моложе его на четыре года и у него был как раз тот самый «лошадиный период» - Лешка через это уже прошел. Теперь его больше тянуло к технике. - Чего тебе? Отстань, спать хочу! - брат снова потянул на себя одеяло. - Ну и спи! А я хотел тебе свой мотоцикл дать завтра на вечер. - Чего это вдруг? - Гришка сел на кровати, - Врешь? А ты на чем? - А ты мне сегодня к вечеру Беса приведи. Приведешь Беса - получишь мотоцикл. - А на хрена он тебе? Все равно сбежит, как только привяжешь. Ха-ха-ха! - засмеялся звонко Гришка, - На нём кто только не ездил, все домой пешком возвратились. Бес - он и есть Бес! Я на днях, знаешь, как с него навернулся? Он на полном галопе с большака прыгнул - я летел, только штанишки раздувались, раз пять через голову перевернулся. - Скоро вы там наговоритесь? Ехать надо. - Донесся с кухни голос отца. - Иду! Гришка, пригони Беса и уздечку найди авторитетную, чтобы там с бляхами, короче сам знаешь. У пегой кобылы Лады в середине лета родился жеребенок. Его отцом предположительно был стоялый жеребец Чернец. Почему предположительно? В то время в табуне бегало ещё два жеребца - косяка: Огонек и Копчик и они тоже могли «приложить руку» к беременности Лады, правда, тут не сходилось с мастью; Огонек был рыже-гнедого цвета, а Копчик светло-вороного. Чернец по цвету годился в отцы, но у него были белые «чулки» на передних ногах и звездочка на лбу. Родившийся же жеребенок был черен, как уголь, без единого светлого волоска. Но не это удивило тогдашнего конюха старика Сысоя. Его по