В Тамариных глазах блеснули слезы. Уже конец сентября, а она до сих пор не пришла в себя после разыгравшейся трагедии. Сочувствие Влада вновь напомнило о столь недавних страшных событиях, и слезы уже катились ручьями по бледному изможденному бедой лицу. Влад обнял ее, прижал к груди всхлипывающую беззащитную девочку:
— Маленькая моя, маленькая… Прости, что не смог быть с тобой… Прости меня, Малыш. Я хотел помочь, но не смог… Прости, родная…
По его телу, изголодавшемуся за столько времени, побежала кровь. В висках часто-часто застучал молоточек. Кровь горячими потоками неслась к голове и обратно, концентрируясь в районе "второго сердца". От пронзительного желания захватило дух, стало трудно дышать. Так приятно тесны стали брюки…
— Томусик, — горячо задышал он в ее ухо. — Маленькая, садись в машину, поехали…, - а руки уже шарили под легкой курткой, так и норовя залезть под блузку. — Маленькая…
Тома вырвалась из цепких объятий:
— Опять?! Вот твое сочувствие, вот твое истинное лицо! Оставь меня в покое, кобель ненасытный! — в ее голосе ярились злоба и ненависть. — Тебе всю жизнь от меня нужно одно, тебя интересует только мое тело. Как я живу, какие у меня проблемы — тебе не интересно. Мне раз в жизни потребовалась твоя помощь, твоя поддержка и что? Где ты был, когда ты был нужен? Почему ты появляешься, когда уже все позади, на все готовенькое?! Мне было плохо. Ты понимаешь? Мне было очень плохо! Ты можешь себе представить, что я пережила? За два месяца — авария, смерть матери, больницы, операции, потом смерть отца, снова операции, смерть сестры и похороны, похороны, похороны… Я не знаю, как я выдержала, как сама жива осталась после всего этого. А ты появился, когда "динь-динь" захотелось?! Все лето протрахался где-то на стороне, а теперь обо мне вспомнил?! Да пошел ты…
Она резко развернулась и, от злости чеканя шаг, пошла прочь. Влад попытался было догнать ее, но еще не слишком хорошо держался на ногах, да и с тросточкой обращался довольно неумело. Пару шагов проковылял, потом в спешке, не до конца упершись тростью в асфальт, уже навалился на нее всей тяжестью двухметрового тела. Естественно, такая прыть закончилась весьма плачевно — тросточка подвернулась и Влад растянулся на земле беспомощной развалиной, чиркнув гладковыбритой щекой о шершавую поверхность дорожного покрытия. От стыда и бессилия хотелось плакать…
Тамара, словно почувствовав что-то, оглянулась. Увидела огромного Влада поверженным и беспомощным, неуклюже пытающимся подняться на неверные еще ноги. Попытки были малоуспешными, ведь проклятая трость при падении отлетела в сторону. Вся ярость и злость улетучились, уступив место жалости. Вернулась, помогла немощному подняться на ноги, подняла вычурную трость:
— Держи. Что с тобой, ты совсем не можешь ходить? — спросила вроде участливо, но довольно прохладно, словно давая понять, что не намерена прощать обидчика.
— Немножко могу…
Владу было стыдно. Стыдно за свою беспомощность, за зависимость от маленькой слабой женщины. За то, что обманул ее ожидания, в очередной раз предал… Бедная, вот ведь сколько бед выпало на ее бедную голову. Каково ей было пережить всю семью, похоронить всех троих… А он, вместо того, чтоб помочь ей, умчался в проклятущую командировку на свою голову. И, кто знает, может именно за это на него самого свалилась напасть с ногами? За то, что бросил Тамару в беде, не оказал помощи… Да полноте! Что он, обязан ей помогать?! Да с какой стати? У него своих проблем хватает! А от нее ему нужно одно — только тело. Тут она права. Вот поэтому он должен ее разжалобить, если другими способами не может добиться близости с ней. А сейчас он действительно не может взять ее даже силой. Вот ведь сколько лет делал с ней, что хотел, не прислушиваясь к ее отказам, а теперь надо изыскивать иные способы…
— Я же говорю — я не мог тебе помочь. Во-первых, меня отправили в срочную командировку на следующий же день после нашего с тобой последнего разговора. Я даже позвонить тебе не успел, чтобы предупредить. Я пытался, но никто не брал трубку. А потом и сам попал в аварию, три месяца пролежал в больнице во Владивостоке, даже с кровати вставать не мог…
Про аварию он давно придумал. Ну не рассказывать же ей, как из-за внезапно вернувшегося мужа залетной подружки пришлось прыгать со второго этажа! Нет, надо как-нибудь пожальчее, чтобы не только простила, но еще и сама прощения просила за то, что не помогла…
Как обычно, он все рассчитал верно. Простила как миленькая! Прощения, правда, не просила, но и за дверь не выставила. Да и силу применять не понадобилось. Пусть из жалости, но доступ к телу вновь был открыт. Конечно, хотелось бы по любви, но, как говорится, на безрыбье хоть что-нибудь съесть — уже удача. А уж коли попал под волну жалости, надо из нее выжать максимум пользы. Конечно, восстановить былой статус-кво уже не удастся, но можно хотя бы внести коррективы в частоту посещений. Ведь больной он лишен возможности погуливать с многочисленными возлюбленными — кому он на хрен нужен на костылях?! Любкой-курвой насытиться — это абсолютная утопия: нельзя насытиться, писая в бездонную бочку. А сексуальной энергии, несмотря на увечье, у него не убавилось, по-прежнему как пионер — всегда готов. Так что график свиданий пришлось существенно уплотнить. Теперь Влад каждый вечер в шесть часов подъезжал к агентству, вез Тамару на снятую специально для этих целей квартирку и только после любовных утех отвозил домой, где Тамару уже ждал сын.
Юра сильно подрос. За это страшное лето он очень изменился, даже возмужал, если это слово позволительно употребить по отношению к шестилетнему ребенку. В шесть с половиной лет мальчишка стал единственным мужчиной в семье. Самостоятельный, серьезный первоклашка. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно вспоминать о причине столь раннего взросления ребенка.
Влад теперь иногда встречался с сыном. Вернее, это Юра иногда встречался с Владом, когда ждал маму у дверей парадного, а ее подвозил на огромной машине дядя Влад. Тома представила его сыну, как сотрудника. Влада это немного покоробило, но потом порадовало — действительно, зачем ему лишние проблемы? Достаточно того, что Влад знает, что Юра — его сын. Юре же знать это вовсе не нужно. Для него он будет "дядей Владом". Интересно, что Тамара сама никогда не поднимала этот вопрос, ни разу не предложила: мол, мы с Юрочкой теперь живем одни, ты мог бы приходить к нам, пусть ребенок знает, что у него есть отец. Нет, она наоборот как будто оберегала сына от Влада, словно не хотела объединить двух своих мужчин…
К Тамаре Влад по-прежнему относился потребительски. Он приезжал каждый день, получал то, за чем, собственно, и приехал и все. Он не пытался помочь ей расплатиться с долгами, не помогал финансово поднять ребенка, хотя и видел, что ей тяжело, что даже в выходные ей приходится работать с клиентами, дабы заработать какую-никакую копейку. Его радовало, что она не просит о помощи, не жалуется, как ей тяжко. Иногда ему было жаль ее, сердце обливалось кровью, глядя, как мужественно эта хрупкая женщина сражается с жизненными проблемами, как отвоевывает свое место под солнцем. И тогда становилось чуточку стыдно — ведь это его женщина, его любимая, мать его единственного сына, ведь ей нужна его помощь, жизненно необходима, ведь ей тяжело тянуть все на своих хрупких плечиках. Ведь далеко не все мужики с честью выходили из гораздо меньших жизненных коллизий, многие ломались, сходили с дистанции. А эта кроха — гляди-ка! все держится, все не тонет. Уж и силенок нет, выдыхается совсем — но нет, снова идет, подняв высоко голову. Иногда так хотелось протянуть ей руку, помочь, но останавливал страх. А вдруг ей понравится его поддержка? Вдруг она разучится самостоятельно бороться за себя и за сына, вдруг опустит руки и скажет: ты — мой мужчина, ты обязан нам помогать. А быть обязанным он не любит… Да и с какой стати? Ну подумаешь, ребенка ей когда-то засандалил — так она сама просила! Ну подумаешь, трахает он ее. Да мало ли кого он трахает! Что ж теперь, помогать каждой шалаве?! Тома, конечно, не шалава, напротив — единственная порядочная женщина в его жизни, но почему он обязан ей помогать?! Пусть сама выкручивается…