— Посмотрел вашу страничку, чудные фотографии, чудный домик в тверской деревне... Как называется ваша деревня?
— Деревня называется Сосновка. До Волги пять км пешком, ближайший городок — Селижарово. Десять лет назад мои подруги, ошалев от просторов местных и тишины, купили в нескольких близлежащих деревнях домики, подтянули и других подруг, восстановили собственными силами церковь в деревне Степаново, брали благословение, находили спонсоров. Сейчас там идут службы, свой приход, батюшка постоянный, но сколько было битв! Приход — пять человек местных и пятнадцать москвичей-дачников, так что ежемесячно батюшке на зарплату сдаем деньги. Геологи, учителя, физики, художники, почти все с университетским образованием, творческие, глубокие, интереснейшие личности — это место принимает не всех, а именно таких. Поскольку все в этом мире неслучайно, я подумала, а вдруг Вы нашли из огромного числа женщин меня, чтобы узнать об этом нашем чудном месте…
Ну как отнестись вот к этому:
…Поскольку все в этом мире неслучайно, я подумала, а вдруг Вы нашли из огромного числа женщин меня…
Да, я тоже верил в неслучайность, тоже ждал и надеялся, что меня какая-нибудь купринская Олеся поманит и поведет за собою, поведет без оглядки на прошлое, настоящее, все вперед и вперед в тверские дремучие леса, чтоб только трава ложилась под ногами и пятки босые девичьи сверкали в сумерках, платье полотняное простое, косы вразброс, одуваны с ромашками в волосах, венок на Ивана Купалу, прыгай через огонь, чтоб очиститься от грехов и начать все с новой страницы, с волшебной ундиной взявшись за руки…
— Как вы смотрите, Алина, если я приглашу вас в зоопарк? Вы давно были в зоопарке?
— Тысячу лет не была. С удовольствием приму ваше приглашение…
Когда я увидел Алину, сходящую с лестницы эскалатора, вдруг установилась тишина, как перед грозой или началом концерта, когда палочка дирижера, постучав о пюпитр, взмыла в воздух и застыла, дожидаясь тишины абсолютной… Материализация виртуального образа — всегда волнующий момент, может быть, самый главный, самый мною любимый. Последний звук погас где-то в глубине зала, как свеча на сквозняке, невидимая рука отвела подернутый рябью воздух. Мне показалось, рядом с ней все какие-то тусклые, грубоватые. Увидев и узнав меня, она заулыбалась так, что у меня внутри что-то дрогнуло. И зачем ей понадобился немолодой неврастеник с бронхитом и двумя плохо прижившимися зубными имплантами...
Заготовленная фраза завязла в имплантах:
— Блондинка впервые в жизни спустилась по эскалатору в метро и воскликнула: «Так вот ты какое, Подмосковье!..». Это не про вас?..
Вежливо посмеялась. Зубы хорошие, и волосы свои, хотя кто их знает, этих современных блондинок из метро, с перегруженных эскалаторов, из натурального, похожего на ад в часы пик Подмосковья. Двигалась она легко, точно, красиво. Неловкость сковывала нас в первые минуты, на каждом шагу мы должны были осторожно напоминать себе и друг другу, почему мы встретились, почему здесь и почему именно мы.
Борис М-ов встретил нас у входа в зоопарк.
Мальчик из Орехова-Зуева приехал в Москву с мечтой стать журналистом и подал документы в приемную комиссию, не заметив, что машинистка сделала типичную ошибку в рядом расположенных клавишах З-Х; на собеседовании председатель заглянул в дело земляка и, обнаружив нецензурную опечатку в названии милого града, с треском вышвырнул за порог вуза, о котором мечталось. Мол, раз подает на журналиста, должен был считать за машинисткой до строки — такой урок мастерства, запомнившийся на всю жизнь. Работал полотером, коридорным в гостинице, дворником. Учился, играл в «Что? Где? Когда?» еще в первом его составе, когда Володя Лутовинов был председателем, а Саша Бялко делал первые шаги, писал в газеты про передачу золотую, справедливо почуяв, что вот оно — его золотое дно, лез из кожи вон в эфире, опережая «знатоков» в прыти, но не в эрудиции, ложился под Ворошилова и так и этак, тот гонял его, как собачку домашнюю, к себе на дачу в Переделкино, выстроенную на куске земли литфондовской, отрезанной с какой-то булды у покойного Катаева (кто кому платил? какие деньги? все знали, но молчали, набрав в рот воды, попискивая по углам переделкинских дач, родственникам Катаева на улице грозили неизвестные), лизал, лизал всем жопы на ТВ, без особого, впрочем, успеха, не хватало московской наглости, московского напора, цинизма. Теперь кормит животных в ЗOO, чистит клетки, выгребает какашки за тиграми и слонами и находит свое положение экзотичным. Раз в год беру его в команду шкотовым, и мы гоняем месяц в Эгейском, чтоб потом в Москве в его тесном закутке на Баррикадной пить сухое, закусывать греческими оливками и вспоминать, как мы гоняли в Эгейском. Скотник в ЗOO — не то же самое, что на колхозной ферме, так он считает. Из своей зарплаты подкармливает кой-каких зверей. Недавно помогал принимать роды у слонихи и зебрихи. Дружит со слоном, который очень радостно трубит, приветствуя его, когда он появляется после отпуска, и обнимает хоботом за шею, как соскучившийся приятель приятеля. Говорит, что испытывает в этот момент волнение, даже слезы наворачиваются. Слоны очень памятливы на людей и чувствительны, как малые дети. Со своими детьми-женами не сложилось, где они, что они — не знает, зато со слоном идиллия полная.