Бишопа не удивило ее искусство и черный пояс вокруг талии, хотя он знал, что Миранда начала обучаться карате только восемь лет назад. Он смотрел на нее с порога, не выдавая своего присутствия, но сразу заметил в ней перемену, как только она почувствовала, что он здесь.
Ее плечи напряглись и голова чуть дернулась в его сторону. Затем ее партнер двинулся вперед, готовясь к удару взметнувшейся вверх ногой, и все ее внимание переключилось на оборону.
Бишопа раздражало, что Миранда чувствовала его даже сквозь свою броню, а он не мог добраться до нее. Когда-то он способен был ощущать ее даже на большом расстоянии, улавливать ее настроение, разделять с ней боль, страх и волнение. То было когда-то.
Теперь она для него — все равно что незнакомка. Он мог знать о ее присутствии, только когда видел ее или слышал ее голос. Если бы она молча вошла в комнату и встала у него за спиной, он бы ничего не почувствовал. Горько было это осознавать. Не утешало его и напоминание о том, что Миранда более опытный и сильный телепат, чем он, и ее защитные порядки крепче. Причиной тому был страх за свою жизнь, годы, проведенные в подполье, в норе, где она, как загнанное животное, пряталась от безжалостного охотника и где она оттачивала свою способность мгновенно чувствовать опасность. Неужели теперь он, Бишоп, олицетворяет для нее угрозу?
Бишоп резко повернулся и быстрым шагом направился к выходу. Очутившись на тротуаре, он постоял там некоторое время, устремив взгляд в никуда.
Миранда до появления Бишопа в городе тщательно «закрывалась», блокировала внешние воздействия, оберегая себя и сестру, но все же ее «паучье чутье» и ясновидение функционировали. Теперь же она добровольно сделала себя слепой и глухой в психическом смысле, решившись отсечь невидимые и неосязаемые паутинные нити, забрасываемые ею в пространство и питающие особые участки мозга недоступной для обычного человека информацией, что и составляло сущность ее особого дара. Это был радикальный и отчаянный поступок, который яснее всяких слов донес до сознания Бишопа всю степень душевной травмы, нанесенной ей в прошлом. Теперь вопрос был в том, как ему загладить свою вину и исправить свою ошибку, обошедшуюся им обоим так дорого.
Охваченный непривычным для себя волнением, Бишоп невольно сделал жест, которого никогда не допустил бы в обычном состоянии, — помассировал шрам на левой щеке. Затем он выругался сквозь зубы, сунул руки в карманы куртки и вновь уставился взглядом в пространство.
Прошло достаточно времени, прежде чем он обратил внимание на то, что водители притормаживают, а прохожие замедляют шаг, чтобы лучше разглядеть его.
— Когда прихожане, отдав дань господу, направятся в кофейню при книжной лавке, вокруг тебя соберется толпа, — сухо предупредила его Миранда.
Она неслышно приблизилась к нему, а он ничего не почувствовал. Бишоп рассердился на нее за это и одновременно на себя за то, что сердится по такому незначительному поводу.
— Странно, что ты не была на богослужении. — Интонация его была сварливой. — Я думал, что каждому провинциальному шерифу отведена личная скамья в церкви.
— Но не для атеистов. Ты разве забыл, кто я?
Он и правда забыл, но не признался в этом. В свою очередь, Бишоп задал вопрос:
— Как тебе удалось занять такой пост в столь консервативном городке с такими сведениями в анкете?
— Трудно в это поверить, но меня никто не спрашивал. А ты, Бишоп, здесь по какой-то причине или просто гуляешь?
— Нам надо поговорить.
— По делу?
— Нет.
— Тогда нужда в разговоре отпадает.
— Миранда…
Своим мелодичным голосом она произнесла:
— Я возвращаюсь в офис. Увидимся там.
Какое-то время Бишоп боролся с искушением схватить ее за руку и силой вынудить продолжить разговор с ним именно здесь и сейчас. Он хотел выяснить, насколько доступны ему станут ее мысли, если он будет прикасаться к ней, но вовремя опомнился. Во-первых, у Миранды черный пояс. Во-вторых, у нее пистолет.
Итак, ему оставалось только проводить ее взглядом до джипа, на котором она тут же укатила прочь. Впервые в жизни Бишоп на собственном примере познал истину, что не все сломанное по неосторожности можно исправить. Не все и не всегда.
— Если мамочки об этом пронюхает, она живьем сдерет с меня кожу, — сказала Эми Фоулер, хихикнув.
Стив Пенман усмехнулся в ответ:
— Так давай сделаем так, чтобы она не пронюхала. И чтобы твой папаша тоже ничего не узнал. Иначе со мной он поступит еще круче.
Он поиграл верхней пуговичкой на ее миленькой блузке, а другой рукой уже принялся вытаскивать подол своей рубашки из-под брючного ремня.
— У нас не так уж много времени, моя сладкая. Сет говорил, что его босс иногда наведывается сюда после церкви и воскресного обеда.
Эми оглядела грязную, пропахшую смазочным маслом заднюю комнату в гараже Кобба и легонько вздохнула. Обидно было потерять девственность в таком неромантическом месте, но еще обиднее встречаться со Стивом только здесь или в подобных мерзких углах, рекомендованных Стиву его дружками, на протяжении целых двух месяцев.
— Стив, ты не думаешь, что…
Он заткнул ей рот поцелуем, обрывая в самом начале серьезный разговор, который она все чаще затевала, когда они оставались вдвоем. Слышать о каких-то проблемах, а тем более их решать он не имел ни малейшего желания. Во всяком случае, не сегодня. Может быть, завтра или на следующей неделе он уделит этим проблемам толику внимания, а пока она была для него лишь вещью, обладание которой доставляет большое удовольствие, забавляет и развлекает, соблазнительной куколкой, которую кто-то смастерил из живой плоти специально, чтобы Стив мог опробовать на ней знания, почерпнутые из журналов, припрятанных у него под матрацем.
Она позволила ему уложить себя на топчан, стащить с плеч блузку, расстегнуть спереди пряжку на симпатичном беленьком бюстгальтере и обнажить груди. Он прилег на нее сверху. Его тело окрепло и налилось силой после минувшего футбольного сезона. Эми закрыла глаза и погладила ему затылок, наслаждаясь прикосновениями его губ, влажного рта и языка. Но это длилось недостаточно долго, чтобы довести ее до той степени возбуждения, какой достиг он почти сразу же. Так было всегда. Чересчур спешно он задрал ей юбку и спустил трусики ниже колен.
Эми старалась замедлить процедуру, долго возясь с «молнией» на его ширинке, а потом сжимая в пальцах горячий и твердый член. Она предпочитала ласкать его нежно, но Стив считал, что грубые прикосновения возбудят их обоих сильнее, и требовал этого от нее. Он во многом ошибался насчет своей партнерши, не понимал, что каждый раз, ложась с ним, она представляла его в своем воображении таинственным прекрасным незнакомцем — нежным, внимательным и сексуальным. Стив в нетерпении зарычал и крепко обхватил ее руками, просунул язык глубоко ей в рот и сдернул вниз до щиколоток брюки и трусы.
— Помедленнее! Не торопись! — почти беззвучно умоляла Эми, но он уже раздвинул ей ноги, подался вперед и невнятно пробормотал какие-то слова, выражающие то ли любовные чувства, то ли требование кончать с ерундой и заняться делом, то ли вообще нечто не имеющее смысла.
Она решила, что он, возможно, запамятовал, однако в последнюю минуту Стив полез в карман за презервативом и успел натянуть его, а уж потом вошел туда, где, по его расчетам, его уже ждали. Эми обвила его ногами, все еще пытаясь продлить увертюру, которая нравилась ей больше, чем сама опера, но по багровому лицу Стива, по его глазам, подернутым мутью, она поняла, что сегодня он не расположен потакать ей, а хочет закончить все в темпе.
Она приготовилась к такому завершению любовного акта и не очень расстроилась, когда он, дернувшись разок и пару раз простонав, быстренько кончил.
Она лежала под ним — блузка распахнута, лифчик распался на две половинки, юбка скаталась под подбородком, трусики неизвестно где, и никаких чувств, кроме ощущения тяжести его тела, навалившегося на нее, Эми не испытывала. И немного раздражал ее бьющий в нос запах бензина и смазки, а также бесчисленные пылинки, пляшущие перед глазами в солнечном луче, чудом пробившемся сквозь грязное оконное стекло и осветившем скопившуюся в каморке грязь.