Вульф рассматривал ее, стараясь сохранять любезное выражение лица, и это ему почти удавалось.
– Но почему же обязательно полмиллиона? Ведь у вас же четверо соперников.
– Да нет же, – сказала она доверчиво, – мы возьмем именно первый приз. Полмиллиона. – Она вдруг вся подалась вперед. – Скажите, у вас когда-нибудь бывают озарения?
Вульф на миг перестал следить за выражением лица, и оно сразу же помрачнело.
– Озарения? Это в каком же смысле?
– Ну, обычные озарения, когда тебе вдруг открывается будущее. У меня было, два раза, один раз еще в молодости, потом долго не повторялось, до того дня, когда я впервые прочитала объявление о конкурсе. Оно снизошло на меня, вошло внутрь так внезапно, что я даже толком ничего и не почувствовала, только уверенность, что эти деньги будут наши. Ах, это такое приятное, такое удивительно прекрасное ощущение – быть в чем-то совершенно уверенной, а в тот день оно заполонило меня всю целиком, с головы до пят, так что я даже подошла к зеркалу, думала, может, что-то увижу. Я, правда, так ничего и не увидела, но с тех пор эта уверенность не покидала меня ни на минуту. Так что можете мне поверить, первый приз наш. Бюджетная комиссия уже разрабатывает, как лучше всего потратить эти деньги.
– Да-да, конечно, – сумрачное выражение уже не сходило с его лица. А те пять стихов, что Далманн дал вам вчера вечером, как вы передали их своим коллегам? По телефону, телеграфом или авиапочтой?
– Ха! – ответила она, и, по всей видимости, это было все, что она предполагала сообщить по этому поводу.
– Ведь конечно же вы их как-то передали, – констатировал Вульф без тени сомнения, – чтобы они не теряя времени смогли приступить к работе. Разве не так?
Она снова выпрямилась.
– Никак не могу понять, какое кому до этого дело. Ведь условиями конкурса не запрещается, чтобы вам кто-нибудь помогал. И вчера об этом ничего не говорили. Сегодня утром я действительно звонила миссис Чарлз Дрейпер, она мой заместитель, вице-президент нашей лиги, я же должна, я просто обязана была сообщить ей, что не смогу вернуться сегодня и вообще неизвестно, когда смогу. Это был сугубо приватный разговор.
Было совершенно ясно, что он так и останется приватным. Вульф решил, что настаивать бесполезно, и сменил тему.
– Другая причина, по которой я хотел с вами встретиться, мисс Фрейзи, это необходимость извиниться перед вами от имени моих клиентов, фирмы «Липперт, Бафф и Асса», за нелепую шутку, которую позволил себе вчера вечером мистер Далманн, показав вам какой-то листок и заявив, будто это ответы на конкурсные четверостишия, которые он только что вам раздал. Я считаю, что эта шутка была не просто глупой, но и весьма дурного тона. Так что примите от меня извинения от лица его коллег.
– Ах, вот оно что, – проговорила она. – Собственно, нечто в этом духе я и подозревала, вообще-то я и пришла сюда, чтобы выяснить, в чем тут дело. – Она вздернула подбородок, голос стал тверже. – Но этот номер у них не пройдет. Можете так им и передать. Теперь я узнала все что хотела. Она поднялась. – Думаете, если уж я уродина, то у меня и мозгов не может быть. Ну, они об этом еще пожалеют. Уж об этом-то я позабочусь.
– Присядьте, мадам. Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Ха! А ведь вам-то вроде тоже полагалось бы иметь мозги. Они прекрасно знают, что один из них пришел, убил его и взял эту бумагу, а теперь они хотят...
– Прошу вас, будьте поаккуратнее с местоимениями. Вы что, действительно хотите сказать, что бумагу взял один из моих клиентов?
– Конечно, нет. Это сделал кто-то из конкурсантов. Но они все из-за этого оказались в такой дыре, что им ни за что из нее не выбраться, если им не удастся доказать, кто именно ее взял. Вот они и придумали всю эту историю, будто все это была только шутка и никакой бумаги вообще не было, и когда мы пришлем им ответы, они вручат нам призы и думают, что таким образом все уладится, если, конечно, полиция не поймает убийцу, а она его, может, и вообще никогда не найдет. Но этот номер у них не пройдет. Ведь у убийцы будут правильные ответы, все пять, но ему придется доказать, где он их нашел, а он не сможет. Судя по всему, эти стихи ужасно трудные, и за пару часов в библиотеке их не разгадать.
– Да, пожалуй. Но ведь и вы, мадам, тоже вряд ли сможете это объяснить. Ведь там, дома, ваши коллеги уже над ними работают. Вы уже уходите?
Она было направилась к двери, но обернулась.
– Я возвращаюсь в гостиницу, у меня там встреча с полицейскими. С ними я тоже работаю мозгами, и к тому же я знаю свои права. Я сказала им, что вовсе не обязана ходить к ним сама, пусть они ко мне приходят, если, конечно, они меня не арестуют, но не думаю, чтобы они посмели это сделать. Я не позволю им обыскивать свою комнату или рыться в моих вещах. Я уже рассказала им все, что видела и слышала, и больше они от меня ничего не добьются. Ах, они, видите ли, еще хотят знать, что я думаю! Видите ли, им хочется узнать, считаю ли я, что на бумаге, которую он нам показал, действительно были ответы! Но я, признаться, никак не пойму, почему это я должна говорить им, что я думаю... А вам я, конечно, скажу, и вы можете передать вашим клиентам...
Она вернулась к креслу и уже начала снова присаживаться, так что я было потянулся к записной книжке, но едва ее зад коснулся кожаного сиденья, как она тут же резко произнесла: «Нет-нет, у меня назначена встреча», выпрямилась и промаршировала к двери. Когда я подоспел к вешалке, она была уже в пальто, и мне пришлось поторопиться, чтобы успеть, опередив се, схватиться за ручку двери и выпустить ее на улицу.
Когда я вернулся в кабинет, Вульф сидел ссутулившись, с шумом вдыхая носом и выдыхая ртом воздух. Он был в полной прострации. Я засунул руки в карманы и взирал на него сверху вниз.
– Значит, она все-таки сказала полиции про Далманна и бумагу, произнес я. – Что ж, это даже к лучшему. До обеда осталось двадцать минут. Может, пива? Я готов сделать исключение.
Он состроил гримасу.
– Может, – предложил я, – попробовать раскопать через лос-анджелесскую справочную службу эту миссис Чарлз Дрейпер и поинтересоваться, как у них идут дела со стихами?
– Бесполезно, – жалобно проворчал он. – Даже если она убила его и у нее есть ответы, она в любом случае позвонила бы и сообщила своим друзьям стихи. Она ведь сказала, что у нее есть мозги. Да будь у меня ответы, я мог бы... нет, это, пожалуй, было бы преждевременно. Вы не забыли, что у вас в половине третьего свидание?
– Нет, не забыл. Раз уж фирма с затратами не считается, может, имеет смысл позвать Сола, Фреда, Орри и Джонни и прицепить «хвосты» конкурсантам? Все равно, не вам же платить. Правда, четверо из них живут в «Черчилле», так что это будет та еще работенка...
– Бессмысленно. Все, что можно узнать таким образом, полиция все равно выяснит намного раньше нас. Они могут...
Зазвонил телефон. Я снял у себя на столе трубку, услышал давно знакомый низкий, хриплый и какой-то пустой голос и попросил его владельца не вешать трубку, сообщив Вульфу, что с ним желает говорить сержант Пэрли Стеббинс. Он потянулся к своему телефону, а я, как обычно, если не поступало специальных указаний, продолжал слушать по своему.
– Да, мистер Стеббинс. Ниро Вульф у телефона. Как поживаете?
– Да так себе. Что если я загляну к вам, скажем, часа в три?
– Сожалею, но в это время я занят.
– Полчетвертого?
– Я буду все еще занят.
– Ладно... думаю, дело потерпит до шести. Тогда значит в шесть?
Пэрли прекрасно знал распорядок дня Вульфа и вполне отдавал себе отчет, что оранжерейное священнодействие с четырех до шести может нарушить что-нибудь никак не меньше водородной бомбы.
– Весьма сожалею, мистер Стеббинс, но, боюсь, сегодня у меня уже не останется времени ни днем, ни вечером. Может быть, вы попробуете рассказать мне...