Я вздохнул с облегчением, потому что от этой секретности и всяких условных обозначений А и В у меня уже голова кругом шла.
— Положение угрожающее, вы не находите?
— Безусловно, угроза, нависшая над вами, довольно серьезна, сэр.
— Не представляю себе, как я буду выступать ответчиком в деле о нарушении брачного обещания, а публика в зале будет издевательски хохотать, и присяжные еще назначат мне оплату издержек. Да я после этого просто не рискну показаться в «Трутнях».
— Да, скандальная слава — крайне неприятная вещь, сэр.
— С другой стороны, платить Джасу Уотербери две тысячи фунтов мне совершенно не хочется.
— Сочувствую вам в вашей дилемме, сэр.
— Но вы, может быть, придумали какой-нибудь потрясающий способ, как перехитрить Джаса, чтобы он до могилы ежедневно посыпал свою масляную голову пеплом? Как вы собираетесь с ним говорить, когда он явится сюда?
— Я собираюсь воззвать к его здравому смыслу, сэр. Сердце у меня похолодело. Наверно я слишком привык, что Дживс мановением волшебной палочки развеивает по воздуху самые опасные кризисы, и ожидал от него, что он, если что, всегда вынет из шляпы чудесное решение, и никаких хлопот. Однако в то утро, хотя вообще я до завтрака не слишком хорошо соображаю, мне было ясно, что намерение Дживса нипочем, выражаясь словами Джаса Уотербери, не пройдет у публики на «ура». Станет он слушать рассуждения о здравом смысле, как бы не так. Чтобы в чем-то убедить этого короля мошенников, нужен кастет и чулок с мокрым песком, а не здравый смысл. В тоне, которым я спросил Дживса, неужели он не мог придумать ничего получше, прозвучал скрытый упрек.
— Вы невысокого мнения о таком плане действий, сэр?
— Знаете, я бы не хотел ранить ваши чувства…
— Ну что вы, сэр.
— …но я бы не назвал это вершиной вашей творческой мысли.
— Мне очень жаль, сэр, но тем не менее…
В этот миг заголосил дверной звонок. Я с яичницей на губах вскочил из-за стола и оглянулся на Дживса. Не поручусь, что глаза у меня при этом вылезли вон из орбит, но вполне может быть, что и так, у меня было такое чувство, будто в квартире взорвалась добрая унция тринитротолуола.
— Пришел!
— По всей видимости, да, сэр.
— Я просто не в состоянии с ним общаться в такую рань.
— Ваши чувства вполне понятны, сэр. Было бы целесообразно вам куда-нибудь скрыться, пока я буду вести переговоры. Наиболее удобным укрытием представляется пространство позади пианино.
— Вы правы, как всегда, Дживс.
Утверждать, будто за пианино оказалось так уж удобно, я бы не стал, не желая вводить читателя в заблуждение, но все-таки там я был спрятан от посторонних глаз, а это главное. И условия, позволяющие оставаться в курсе происходящих событий, тоже оказались недурны. Я услышал звук открывающейся двери, и голос Джаса Уотербери произнес:
— Привет, миляга.
— Доброе утро, сэр.
— Вустер у себя?
— Нет, сэр, он только что вышел.
— Странно. Он знал, что я должен прийти.
— Вы — мистер Уотербери?
— Я самый. Куда он подался?
— Насколько я знаю, у мистера Вустера было намерение посетить своего ростовщика, сэр.
— Что?
— Он упомянул об этом, уходя. Сказал, что надеется получить фунта два-три за часы.
— Вы смеетесь? Зачем бы он стал закладывать часы?
— Он весьма стеснен в средствах.
Последовала, как выражаются иногда, зловещая тишина. Вероятно, Джасу Уотербери потребовалось время, чтобы переварить это известие. Жаль, я не мог участвовать в разговоре, а то бы я непременно сказал: «Дживс, так держать!», — и извинился бы, что вздумал в нем усомниться. Можно было догадаться, что, говоря о намерении воззвать к здравому смыслу Джаса Уотербери, он припрятал в рукаве козырь, который все меняет.
Прошло какое-то время, прежде чем Джас Уотербери снова заговорил, и при этом в голосе у него слышалась некоторая дрожь, словно бы он начал подозревать, что в жизни есть не только розы и солнечные лучи, как ему казалось до сих пор. Я его понимал. Нет страданий горше, чем испытывает человек, который возомнил, будто отыскал горшок с золотом у подножья радуги, и вдруг узнает из авторитетных источников, что ничего подобного. До сих пор Бертрам Вустер был для него беззаботный жуир, который разбрасывает направо и налево суммы по пятнадцать фунтов, чего невозможно делать, не имея солидного счета в банке, и узнать, что Бертрам Вустер бегает закладывать часы, было для него как острый нож в сердце, — если, конечно, оно у него есть. Он ошарашенно проговорил:
— А как же эта квартира?