«Когда-нибудь я напишу об этом абсолютно честно. Сейчас я потеряю из-за честности своих последних друзей. Я напишу, когда потеряю их по естественным причинам», — Дойчлянд.
25 мая
Солнышко безвольно опускалось за горизонт, а в квартире около «Елизаровской» неспешно поднимались девятнадцать сантиметров человеческой плоти.
— Давай! Вставь мне! — неистово вращая расширенными зрачками, прорычала Алиса.
— Ы-ы-ых!.. — запыхтел Дойч, накинувшись на юную семнадцатилетнюю прелестницу.
Ни второй день амфетами́нового марафона, ни третий догон мефедро́ном за эту ночь не могли остановить Дойча, когда речь шла о жаркой ебле. И хотя он порой паниковал, чувствуя аритмичный стук собственного сердца, невербальные сигналы, исходящие от Алисы, заставляли измождённый пенис включаться в работу.
Дедушка Дойча был пленным немецким офицером, отсюда и прозвище, сокращение от Deutschland. Герой унаследовал от предка не только голубые глаза и огромный член (по слухам, первопричина бабушкиного желания породниться с узником – его конские чресла), но и любовь к Гитлеру.
Нет, Дойч не был расистом или юдофобом, не громил своим пятидесяти двух килограммовым телом лавки с шавермой, он просто коллекционировал портреты Адольфа в своей комнате и был, как и многие, пленником фюрерской харизмы и заложником шарма СС. В национал-социализме он видел не печи Освенцима и угнетение народов, а метафизическую волю к созданию того, что «до́лжно превзойти». Это было выше отдельно взятых личностей и государств. Утопическая мечта, утопленная бездействием. Ведь, подобно вейнбаумским лотофагам, Дойч имел разум, но был начисто лишён воли. Ситуацию меняли лишь хмельные пары́…
26 мая
— …а, может, тебе сходить на хуй, пидор? А?! — гневалась Алиса, а её бледное тело озаряли лучи алеющей зари, проникавшие сквозь советский тюль на окне.
— Я же не стал скрывать! По пьяни… Ты же знаешь, как это у меня бывает! — попытался «сгладить углы» Дойч. — Просто поцело…
— В том и дело, Дойчлянд, опять по пьяни! — едва сдерживала накатывающие слёзы девушка. — Ты же обещал столько не выжирать!
— Ладно, Алис, давай не будем… — попытался обнять подругу Дойч.
— Да отъебись ты!.. — отстранилась Алиса, сдерживая дрожь – верный спутник амфетаминового психоза. — Спиды́ остались? Мне на учёбу надо.
Дойч отворил дореволюционный комод, чтобы найти хотя бы полдорожки «скорости», на своём личном опыте понимая, в каком ужасном состоянии тела и духа сейчас находится его возлюбленная.
— Всегда одно и то же с тобой… — доносилось буйство пошатнувшегося гормонального фона Алисы, преобразованного голосовым аппаратом в слова.
Герой, ища моральной поддержки, обратил свой взор к «красному углу», который отличался от каноничного тем, что вместо сюжетов о принимающем физические муки мужчине, являл портреты Адольфа Гитлера. Алоизыч был неутешительно затемнён падающими сквозь оконный проём лучами пробуждающегося Солнца. Пессимистическое мироощущение Дойчлянда из двух мистических посланий выбрало негативное.
В ящиках торжествовал беспорядок. Пальцы выхватывали полупустые упаковки от сигарет, ощупывали потрёпанные советские монеты, не столько больно, сколько обидно укалывались о булавки, скользили по вазелиновой глади наполненных спермой презервативов, которые Дойч принципиально не использовал и оттого удивлялся их наличию в своём комоде, всегда запертом на замок. Сердце неприятно забилось, когда глаза переконвертировали во флэшбеки корявую надпись зелёным маркером на зиплоке: «ДМТ не НАДО», с характерно маленькой частицей «не».
Попускаться было нечем. Даже дежурный кропалик «твёрдого» куда-то подевался. Встреча с недрами ящиков оставила больше вопросов, чем того бы хотелось.
— Шустрые кончились, — несколько безжизненно продекламировал Дойч.
Облачённая в верхнюю одежду Алиса гневно взглянула на героя из проёма межкомнатной двери и пошла к выходу.
— Алё, Штопор, у тебя есть… — успело донестись до ушей Дойча, пока его любимая не хлопнула входной дверью.
«Штопор?» — удивился он.
Охуевая от окружающего цирка, силясь держать под контролем поехавшие по пизде гормоны, Дойч пошёл на кухню, безразлично взглянул на росшую в сковороде плесень, за право на жизнь которой он ещё вчера стойко воевал со своей матерью, достал из морозилки дорогую водку, подрезанную из супермаркета накануне, и ёбнул «сотку». Пора было идти травить тараканов.
Ещё в юности Дойчлянда впечатлила профессия дезинсектора. Он узнал о ней из прозы Уильяма Берроуза. Тем не менее борьба с насекомыми не была его призванием. У него вообще не было никакого коммерческого призвания. Он умел только гореть.