Дойч схватил Вазелина за уши и пристально посмотрел ему в глаза, ожидая, когда парень сфокусируется достаточно для того, чтобы внять вербальному посланию.
— Ы-ы-ы, — Вазелин начал общение с нечленораздельной речи, — я – шлюха…
— Блядь, я тебя сейчас ёбну ещё раз, дебил, сука, еба́ный! — заорал из ванной Миро.
Вазелин испугался и безуспешно попытался подняться.
— Тихо, никто никого не ёбнет, — дипломатически пообещал Дойчлянд.
— Как это никто? — всё так же из ванной возразил Миро. — Я. Ёбну. Ему! Если он не уберёт своё говно поскорее. До того, как я, блядь, зайду в комнату.
— Во! Слышал, Вазелин? — стараясь выдержать доброжелательный тон, уточнил Дойчлянд. — Сейчас пойдёшь и дерьмо из комнаты уберёшь, и на улице в мусорку выкинешь. Только оденься.
— Пусть голый идёт, — продолжал капризничать Миро, — я его рубашку заберу.
— Ты-то заберёшь, да вот пузо носить не позволит, — заржал Ефрейтор.
— Слышь, скотина, ты на своё брюхо посмотри. Нажрал с фронтовых бабок мамон, а пиздишь чего-то…
Пока друзья Дойчлянда выясняли причины происхождения избыточного веса друг друга, сам он отвёл Вазелина к загаженной футболке и велел выкинуть её. Первокурсник, массируя челюсть, надел штаны и аккуратно сложил из испорченной одежды кулёк, который брезгливо понёс на улицу, про себя недоумевая, как его говно оказалось здесь, и его ли оно вообще.
20 октября
К середине ночи Дойч предложил сделать «русский абсент»: купить настойку пустырника или валерьянки, в которых были те же семьдесят градусов, что и в полынном оригинале, и начать глушить их, предварительно поджигая. Идею активно поддержал Ефрейтор, за что его и определили гонцом в круглосуточную аптеку.
С задания он вернулся всего с тремя пузырьками пустырника, так как настойка была импортной и поэтому дорогой, а характерный резкий запах спирта, шлейфом преследовавший Ефрейтора, говорил о том, что один флакончик до притона даже не добрался.
— Да! Я… уже выпил! — оправдывался Ефрейтор перед товарищами. — Но я сделаю это ещё раз… уф… при свидетелях!
Свидетели освободили три кружки. Несмотря на высокий градус общей нетрезвости, падать до уровня спиртовых настоек окружающие Ефрейтора люди не спешили. Все ждали подвига!
Ефрейтор налил пустырник в одну из кружек, взял её в левую руку, а правой из кармана достал зажигалку.
— Дой… уф… члянд! Эт-эта кружка – только за… а… тебя! — с этими словами Ефрейтор поджёг содержимое, и залпом выпил.
Собравшиеся затаили дыхание!
— Уф! Бля-а-дь, — Ефрейтор плюхнулся на жопу.
— Ну?
— Что скажешь?
— Заебись пошло? — каждый на свой лад задал, в сущности, один и тот же вопрос.
— За… ик… бись! — довольно выдохнул Ефрейтор.
Дойчлянд и Философ, не сговариваясь, схватили по кружке. Чокнувшись, они опрокинули в себя по целой порции русского абсента. Философ побежал блевать в дежурное ведро.
Спустя полчаса после того, как группа пьяниц отправилась на кухню играть в «Дурака», ленивую партию прервал оживившийся Ефрейтор. Он огласил свой приход ещё в коридоре мощным кличем: «На меня! Снизошёл! Зе-е-евс! А-а-ар-р-ргх!»
— Зевс, я призываю тебя, Зевс! — не растерялся Философ, сидевший на кухне.
— Зевс занят! Зевс охуел! — врезаясь в мебель, откликнулся Ефрейтор.
— Ты нужен нам, Зевс! Нам нужна твоя мудрость! — настаивал Философ. — Зевс!
На пороге кухни появилась оболочка Ефрейтора, внутри которой временно квартировался античный бог.
— Ты, Философ, умрёшь первым! — начал вещать Ефрейтор, бессистемно вращая зрачками. — Извини, я тебя проклинаю!
Философ начал картинно изображать умирание.
— А ты, Дойчлянд, возвысишься и приблизишься ко мне! — указывая на именинника перстом, пообещал ничего не соображающий прорицатель.
— О, это заебись! — обрадовался пьяный в полный кал Дойчлянд.
— Ведите ко мне женщин! — велел бог. — Я охуел! Всем проклятия!
Под утро бог-громовержец вышел из земного тела, которое он позаимствовал у Ефрейтора. А к вечеру, когда посетители притона начали просыпаться: кто под столом на кухне, а кто на коврике возле входной двери, ко всем из них лично подходил осознавший истинного себя Ефрейтор, и просил прощения за своё поведение под управлением Зевса.
А ведь дружба и срепляется тогда, когда ты перед кем-то обосрался, но все сказали, что так и надо!
21 октября
Октябрь приносил с собой холод, а значит, рейсовый автобус мог в любой момент привезти в притон мать Дойчлянда.
Около двух часов дня Дойч окинул косым взглядом своё имение: тут и там лежали тела – одни были в чём мать родила, другие храпели так, что в шкафах звенела посуда; в раковине – даже страшно описывать, в ванне – наблёвано; пол был устлан упаковками от еды и объедками. Мягко говоря, в доме было неприлично.