На работе всё прошло гораздо лучше, чем мне думалось. Начальница не стала даже на отработке положенных двух недель настаивать, входя в положение.
Мы ещё около часа пьём с ней и другими нянечками чай, и мне постепенно удаётся прийти в себя. Антонина Владимировна всё про Варю расспрашивает. Видно, что интересуется не ради праздного любопытства. Действительно за девочку волнуется.
- Бедная Варюшка. Если бы только знать, что всё настолько серьёзно…
- Вы знаете, я думала над этим, себя корила. А потом поняла, что ничего бы мы не смогли сделать. Даже если диагноз вовремя поставили, то вряд ли кто-то искал бы донора для детдомовки. Начальница тяжело вздыхает, соглашаясь с моими словами.
- Ты заглядывай к нам, Ксюш, - Антонина Владимировна обнимает по-матерински на прощание, гладя по спине.
- Обязательно, - глаза снова на мокром месте. – Спасибо вам за всё, - шепчу хрипло.
- Если вдруг что, ты возвращайся, - Антонина Владимировна не озвучивает, что у меня с новой работой сможет не сладиться. Боится сглазить.
- Угу, - киваю, улыбаясь через силу. – Я вам так за всё благодарна. Вы мне как мама были.
Вижу, что у Антонины Владимировны тоже глаза на мокром месте. Ей бог своих детей так и не дал. Возможно, поэтому она с такой отдачей к своей работе подходит. Пытается найти выход материнскому инстинкту. Мы с этой женщиной во многом похожи. Она также сильно любит детей и тоже так и не решилась никого усыновить. Всегда говорила, что муж не хочет, да и в детском доме она может сполна себя реализовать. А потом с мужем их дороги разошлись, но возраст для усыновления уже не тот был. Мы друг друга понимали как женщина женщину. Как две души, жаждущие материнства, но до сих пор так и не получившие этого.
Ну, вот и всё. Я сделала шаг навстречу новой жизни, закрывая за собой двери детского дома. После прощания с Антониной Владимировной ещё битый час не могла покинуть уже бывшее место работы. Зашла с детками попрощаться, да так и застряла. Они не хотели отпускать. На все мои обещания, что я буду их проведывать, только носами хлюпали и обнимали крепко, не желая, чтобы я уходила.
Сердце рвалось в клочья, но глубоко внутри, каким-то шестым чувством я понимала, что сделала правильный выбор.
После обеда поехала в больницу и застала там просто умильную картину. Варя сидела на кровати, обложенная подушками, как на троне. На голове её красовались кошачьи ушки, украшенные блёстками, а Дима делал своей маленькой принцессе маникюр. Маникюр! Вокруг него стояло несколько тюбиков с лаками и ещё куча разных приспособ.
- Ничего себе, - улыбаюсь, рассматривая это действо. – Да тут настоящий салон красоты!
- Мы решили немного прийти в себя, - кивает Дима, сосредоточенно докрашивая детский мизинчик. – Блин, как вы это делаете? – пыхтит, пытаясь стереть лак, попавший на кожу. – Это же ювелирная работа!
Варя подносит руку к лицу и придирчиво рассматривает.
- Надо добавить блёсток, вздыхает она. – Тогда будет лучше.
- Всё настолько ужасно? – сокрушённо спрашивает Дима и пару секунд оценивает свою работу. - Да, блёстки точно нужны, - наконец, выдаёт вердикт, а я смеюсь. Так тепло на душе становится, что словами не передать. Наверное, это самое трогательное, что я когда-либо видела в жизни.
- Ничего, - утешает Варя отца. – Ты скоро научишься.
- А давай тебе тётя Ксюша в следующий раз маникюр сделает? – пытается откреститься мужчина от такой перспективы.
- Не-а. Ты будешь делать, - категорично заявляет ребёнок. – Тебе же опыта надо набираться.
- По-мо-ги-те, - одними губами шепчет Дима, поворачиваясь ко мне, и мы все вместе хохочем.
Кто-то скажет, что в такой ситуации не до веселья, но это будет неверно. Если зацикливаться на неприятностях, на негативе, то от этого никому лучше не станет. Напротив, негативная энергетика будет ещё сильнее усугублять ситуацию. Это правильно, что Дима нашёл в себе силы и придумал, как отвлечь Варю, да и сам немного отвлёкся.
- Варенька, ты кушала? – интересуюсь у девочки.
- Угу, - вздыхает она. – Папа заставил, хотя мне не хотелось.
И так у неё естественно и непринуждённо вылетает слово «папа», что я улыбаюсь, а Дима замирает на несколько мгновений, словно не веря в услышанное. Видимо, Варя впервые сказала при нём это важное слово.
- А папа ел? – интересуюсь, потому что вижу, как у Димы лицо меняется. Его нужно срочно спасать.
- Не-а, - мотает Варя головой. – Он от меня не отходил.
- А лак где взяли?
- Медсестра одна принесла. Папа попросил. Тут магазин недалеко есть.
- Тогда, если ты не возражаешь, я отведу твоего папу в столовую. А то он скоро в обморок голодный упадёт. Мы же этого не хотим? Нам папа крепкий и сильный нужен?
- Не хотим, - кивает малышка, и я жестами зову Диму в коридор.
Как только он вне палаты оказывается, сразу роняет лицо в ладони и какое-то время так стоит. Напряжённо, молча, застыв каменным изваянием. Трогаю его за плечо.
- Она меня папой назвала, - глухо говорит он, а после убирает ладони от лица. Вижу, что глаза у него покраснели. Мужчину буквально выворачивает от сильных эмоций. Я этот внутренний ураган кожей ощущаю.
- Я рада. Очень рада, - тихо шепчу.
Мы застываем в нескольких сантиметрах друг от друга. В глазах у обоих океан невысказанных эмоций. Здесь не место и не время и мы оба это понимаем, поэтому просто смотрим, не разрывая зрительный контакт, пытаясь всё сказать без слов.
Дима поднимает руку, чтобы коснуться меня, но потом опускает её, сжимая кулак и выдавая протяжный вздох.
- Пойдём полдничать? – пытаюсь разрядить обстановку.
Мужчина молча кивает, и мы идём по длинному светлому коридору, пропахшему лекарствами и безнадёгой. Здесь совершенно не место детям. Они должны бегать по дому, шкодничать, звонко смеяться и радоваться жизни, а не лежать в унылой палате, мучаясь от боли. Это несправедливо! Неправильно!
Чем малыши за столь короткий промежуток времени могли разгневать Создателя или Вселенную? Я не знаю, кто за это отвечает…
А Варя? Она и так вынесла уже слишком многое. Предательство матери, тяжёлые пять с лишним лет в детском доме…
- Ксюш, - Дима останавливает меня, разворачивает резко и прижимает к себе. – Эй, ты чего?
Только сейчас понимаю, что вздрагиваю, а по щекам катятся крупные слёзы.
- Это несправедливо, - шепчу ему в грудь. В его объятиях чувствую себя совсем малюсенькой.
Дима лишь вздыхает тяжело, гладя меня по волосам.
- Знаешь, когда Варя сегодня уснула, я долго смотрел на неё. Такую маленькую, жалкую… В груди снаряды рвались. Никогда не думал, что можно добровольно желать себе тяжёлой болезни. А ещё никогда в Бога не верил. Но сегодня я впервые молился. Как мог, своими словами. Просил его, чтобы он не мучал мою девочку, чтобы лучше меня наказал за все прегрешения, но не отыгрывался на ребёнке. Я всё готов отдать, лишь бы Варя поправилась. Всё… Понимаешь?
- Не зря она тебя папой назвала. Ты им стал. Ты полюбил Вареньку по-настоящему. И знаешь, пока нас не касается горе, мы не задумываемся о своих поступках. Не думаем, что Вселенная ответит через детей, ударит по самому больному, самому дорогому. А потом уже поздно становится, приходит время расплаты.
- Но она ведь не виновата ни в чём! – срывается Дима на хрип.
- В этом и заключается вся чудовищность ситуации.
В столовой оказалось безлюдно, что порадовало. Хотелось тишины. Мы с Димой взяли по порции пюре с котлетой и салатом, но оба ели без аппетита, хотя еда на удивление для больничного общепита оказалось вкусной.
- Я уволилась. Меня даже отрабатывать не заставили, - говорю мужчине, наблюдая, как он ковыряется вилкой в почти полной тарелке. – Дим, ешь. Тебе силы нужны.
- А сама-то? – хмыкает он, кивая на мою порцию.
- Подташнивает, - вздыхаю и отпиваю компот. – Если нужно, то я завтра смогу с Варей посидеть.