Сеньора не могла простить ему оттоптанных оборок своих юбок и намека на фальшивые кудряшки.
Тем же вечером белокурый молодой человек записал в своих «Колониальных очерках», кроме всего прочего, название следующей главы: «Как куриная шейка и крылышко в тарелке монаха могут омрачить веселье праздничного вечера». Среди его записей были такие: «На Филиппинах самым ненужным лицом на праздниках и вечерах считается тот, кто их устраивает: хозяина дома можно выставить на улицу, и гости от этого ничего не потеряют»; «При нынешнем положении вещей следовало бы, по-видимому, запретить филиппинцам — для их же блага — выезжать из своей страны и обучаться грамоте».
IV. Еретик и флибустьер
Ибарра минуту стоял в нерешительности. Однако вечерний ветерок, который в это время года бывает в Маниле довольно свеж, казалось, развеял облако, нависшее над ним; юноша снял шляпу и вздохнул.
Мимо него мчались экипажи, тащились, словно катафалки, наемные кареты, спешили прохожие разных национальностей. То ускоряя шаг, то останавливаясь, — так ходят люди, погруженные в свои мысли, или бездельники, — Ибарра держал путь к площади Бинондо, он то и дело оглядывался по сторонам, как бы что-то разыскивая. Те же улицы с теми же домами, выкрашенными белой и голубой краской, с побеленными или скверно разрисованными под гранит оградами, на колокольне красуется все тот же освещенный изнутри циферблат; ничуть не изменились и лавочки китайцев с их грязными занавесками и железными решетками, одну из которых он сам погнул как-то вечером, подражая озорникам из Манилы: решетку так никто и не исправил.
— Как медленно все движется! — прошептал он и свернул на улицу Сакристия.
Продавцы шербета все так же кричали: «Шербе-е-ет!» Все так же факелы «уэпес» освещали ларьки китайцев и торговок фруктами и съестным.
— Это просто чудо! — вдруг воскликнул он. — Тот же самый китаец, что стоял тут семь лет назад, и старуха… все та же! Можно подумать, что семь лет, проведенные в Европе, были просто сном!.. Господи боже! Этот вывороченный камень так и лежит здесь, как прежде!
В самом деле, камень на углу улиц Сан-Хасинто и Сакристия так и не был вделан в тротуар.
В то время как Ибарра созерцал эти чудеса устойчивости в стране, где все так неустойчиво, чья-то рука мягко легла на его плечо. Он поднял голову и увидел старого лейтенанта, который наблюдал за ним, едва заметно улыбаясь: на лице военного уже не было прежнего сурового выражения, а складка между густыми бровями разгладилась.
— Молодой человек, будьте осторожны! Помните о судьбе вашего отца, — сказал старик.
— Простите, но мне кажется, вы очень уважали моего отца… Не могли бы вы рассказать мне, как он умер? — спросил Ибарра, глядя ему в глаза.
— Разве вам неизвестно? — спросил военный.
— Я спрашивал дона Сантьяго, но он обещал мне сообщить обо всем только завтра. Не знаете ли вы случайно?
— Еще бы, ведь об этом все знают! Он умер в тюрьме!
Юноша отступил на шаг и уставился на лейтенанта.
— В тюрьме? Кто умер в тюрьме? — спросил он.
— Да отец ваш; он был арестован! — ответил, слегка смутившись, военный. — Мой отец… в тюрьме, арестованный? Что вы говорите? Вы знаете, кто был мой отец? Вы с ума…? — вскричал юноша, схватив военного за руку.
— Мне кажется, я не ошибся; я имею в виду дона Рафаэля Ибарру.
— Да, дон Рафаэль Ибарра! — повторил юноша еле слышно.
— Но я думал, что вам все известно! — пробормотал военный с состраданием в голосе, поняв, что происходит в душе Ибарры. — Я полагал, что вы… однако мужайтесь! Здесь нельзя быть честным человеком и не попасть в тюрьму!
— Надо думать, что вы не шутите со мною, — ответил юноша тихо, после нескольких секунд молчания. — Не скажете ли вы, за что же он попал в тюрьму?
Старик, казалось, обдумывал ответ.
— Меня очень удивляет, что вам ничего не сообщили о делах вашей семьи.
— В своем последнем прошлогоднем письме отец писал мне, чтобы я не беспокоился, если не буду получать от него известий, ибо он очень занят; советовал мне продолжать учение… благословлял меня!
— Значит, письмо это он написал вам перед смертью: скоро исполнится год, как мы похоронили его недалеко от родного города.
— За что же был арестован мой отец?
— За весьма доброе намерение. Однако мне надо спешить в казармы; следуйте за мной, я по дороге расскажу вам все, что, знаю. Обопритесь о мою руку.
Некоторое время они шли молча; старик сосредоточенно пощипывал бородку, словно собираясь с силами.