— Связывайте!
Солдаты повиновались.
Появился альферес верхом на коне, вооруженный до зубов; за ним следовало еще десятка полтора солдат.
У каждого арестанта были в толпе родственники, которые просили за него, плакали по нем или называли его самыми нежными именами. Только о Ибарре никто не сокрушался: даже Ньор Хуан и школьный учитель исчезли.
— Что вам сделали мой муж и мой сын? — с плачем говорила Ибарре Дорай. — Взгляните на моего бедного сына! Вы его лишили отца.
Скорбь уступила место гневу. Все родственники пострадавших обрушились на юношу, упрекая его в том, что он — зачинщик мятежа. Альферес приказал увести заключенных.
— Ты трус! — кричала Ибарре теща Андонга. — Когда другие дрались за тебя, ты прятался, трус!
— Будь проклят! — сказал ему вслед какой-то старик. — Будь проклято золото, накопленное твоей семьей, чтобы нарушить нашу мирную жизнь! Проклятый! Проклятый!
— Чтоб тебя повесили, еретик! — кричала родственница Альбино; в неистовой ярости она схватила камень и швырнула его в Ибарру.
Ее примеру тут же последовали другие, и на несчастного юношу посыпался град камней и комьев земли.
Ибарра сохранял спокойствие; без возмущения, без жалоб сносил он справедливый гнев этих обезумевших от горя людей. Таково было напутствие, прощальное слово его города, где оставалось все, что было дорого его сердцу. Он опустил голову. Быть может, ему вспомнился человек, которого били на улицах Манилы, и старуха, упавшая замертво при виде головы своего сына; или, быть может, история Элиаса пронеслась в этот миг перед его глазами.
Альферес распорядился отогнать толпу, но камни и оскорбления по-прежнему сыпались со всех сторон. Одна только мать не мстила Ибарре за свои страдания: это была капитанша Мария. Сжав губы, неподвижно, молча глядела она полными слез глазами, как увозят обоих ее сыновей, — истинная Ниобея, окаменевшая в немом горе[176].
Повозка удалялась. Кое-где на ее пути раскрывались окна; больше всего сочувствовали юноше чужие или попросту любопытные люди. Все его друзья попрятались, даже сам капитан Басилио, строго-настрого запретивший своей дочери Синанг оплакивать его несчастную судьбу.
Ибарра увидел дымившиеся руины своего дома, дома, где жили его родители, где он родился, где прошли самые светлые дни его детства и отрочества. Долго сдерживаемые слезы брызнули из его глаз, он опустил голову и зарыдал, не имея даже возможности прикрыть лицо — руки у него были связаны за спиной — и не надеясь на чье-либо сострадание. Теперь у него не было ни родины, ни дома, ни любимой, ни друзей, ни будущего!
Какой-то человек — бледный, изможденный старец, кутавшийся в шерстяной плащ и тяжело опиравшийся на палку, наблюдал с холма за мрачным шествием. Это был старый философ Тасио; узнав о случившемся, он встал с постели, чтобы пойти к зданию суда, но силы ему отказали. Старец провожал взглядом повозку, пока она не скрылась вдали. Некоторое время он еще стоял, в раздумье опустив голову, потом выпрямился и, с трудом передвигая ноги, останавливаясь на каждом шагу, побрел домой.
На следующий день пастухи нашли Тасио мертвым на пороге его одинокого жилища.
LIX. Патриотизм и личные интересы
Секретное сообщение о происшествии было передано по телеграфу в Манилу, а тридцать шесть часов спустя, уснастив его множеством таинственных намеков и неменьшим числом угроз, газеты напечатали это известие, раздутое, исправленное и искаженное цензурой. В то же время по монастырям распространялись разные слухи, которые быстро подхватывались, передавались из уст в уста и вселяли ужас в людей. Событие приукрашивалось на все лады, и каждый верил рассказам в той степени, в какой дошедшая до него версия отвечала или противоречила его склонностям и образу мыслей.
Общественное спокойствие на первый взгляд не было нарушено, по крайней мере внешне, но домашние очаги уподобились водоемам, поверхность которых кажется зеркально гладкой, а на дне кишат, шныряют и преследуют друг друга безмолвные рыбы. Кресты, ордена, галуны, посты, звания, титулы, власть, влияние бабочками в дожде золотых монет замелькали перед глазами одних. Но для других собирались на горизонте темные тучи, на их свинцово-сером фоне рисовались черные силуэты решеток, цепей и даже зловещая перекладина виселицы. Повсюду, казалось, слышались допросы, приговоры, крики пытаемых; Марианские острова[177] и Багумбаян являлись взорам многих, подернутые рваной и окровавленной пеленой; в мутной воде смешались рыбаки и рыбы. Року было угодно изобразить это событие в воображении манильцев каким-то китайским веером: одна сторона — сплошь черная, другая — позолоченная, яркая, с птицами и цветами.
176
Ниобея, или Ниоба, — в античной мифологии жена фиванского царя Амфиопа. Будучи матерью двенадцати или четырнадцати детей, насмехалась над богиней Лето (Латоной), имевшей всего двух детей (Аполлона и Артемиду), и запретила фиванским женщинам приносить Лето жертвы. В наказание за это Ниобея, по велению Лето, была лишена всех детей (сыновей ее убил Аполлон, а дочерей — Артемида) и превращена в скалу, источающую слезы.
177
Марианские острова (или Ладронские острова) — архипелаг в Тихом океане. Во времена Рисаля принадлежал Испании и служил местом ссылки политических заключенных.