Но удивленный свист, придушенный на излете, заставил ее поднять-таки голову и открыть глаза.
— Ничего себе… Царевна-лебедь.
Мальчишка стоял напротив — смесь Томаса Сангстера и Дэйна ДеХаана: болезненно худой, лохматый и безвременный. Такой до самой старости будет выглядеть на шестнадцать, а мелкие морщины, если и испещрят лицо, останутся незамеченными. Маленькая собачка, которая всегда щенок.
Но смотрел он по-взрослому, тяжело и оценивающе. Наконец пожевал губами и вынес вердикт:
— Да, такую не грех пожалеть.
Пухлые губы смягчила улыбка, но лицо стало жестче, злее. И Тис убедилась, что мальчишка куда старше, чем могло показаться.
— Она знает, Ник! Она точно знает! — вдруг зачастил стариковский голос. Его обладатель стоял поодаль, жался к дереву и подходить не спешил. — Забери ее, ради бога. Просто забери!
— Так может не стоило ее трогать? — окрысился мальчишка. Бросил через плечо короткий взгляд и вновь уставился на Тис. Следил, чтоб не исчезла. Будто она могла убежать или хотя бы пошевелиться. Хотя бы испугаться… — Натворили дел, а теперь «забери».
— Это наш берег! Нам утопленники и копы здесь без надобности! — загромыхал было старик, но быстро сдулся и добавил уже вполголоса: — И так за каждого дохлого лебедя гоняют, а тут девчонка. Тем более такая… Невеста, что ли?
Хороша невеста. Вся в грязи и тине, вместо фаты окровавленные перья и щетинки древесной трухи — красота невиданная. Такую лебёдушку не каждая нечисть замуж возьмет — испугается.
Кажется, Тис пробурчала все это вслух: заломила к плечам вялые руки и закачалась тихонько из стороны в сторону. Ник фыркнул и негромко, с издевкой напел:
— «Не поддавайтесь соблазну, не призывайте белых лебедей». — Пел он паршиво. (2)
Затем присел перед Тис на корточки и решительно отодрал от ее щеки корку грязных свалявшихся волос. Тис не отшатнулась, напротив, невольно поддалась вперед: пальцы у Ника были теплыми, такими теплыми, что захотелось плакать…
— Ты откуда такая взялась, деточка?
Она не помнила. Ничего толком не помнила. Только дурацкое белое платье, что, мокрое и грязное, липло теперь к груди и ногам.
Тис сама ни за что бы такое не выбрала: слишком маркое, слишком откровенное. И этот дурацкий шлейф! Но все же надела и даже шпильки напялила: ноги помнили, как спотыкались на древней брусчатке и покатых ступеньках каменного моста.
— На Пршикопе она была, — подсказал старик. Кажется, он, зараза, умел читать мысли. Но видел то, что от Тис ускользало: — На вечеринке для толстосумов.
— Белая вечеринка, — растянулся в плотоядной улыбке Ник, и Тис наконец испугалась. — Вот оно что… Не лебедица — жертвенная овца.
Но улыбка тут же скукожилась, на лицо — жуткое безвременное лицо — легла белесая тень.
— Голодная? — спросил Ник резко, с нажимом. Тис покачала головой: хотелось одного — спать.
Ник насупился, взглянул на притихшего громилу и вновь пожевал губами. Дед делал так же: беззвучно шамкал и шамкал щербатым ртом, иногда причмокивал, чаще — сплевывал. И думал о чем-то далеком, и хмурил собравшийся гармошкой лоб.
«Забери меня домой, дед. Забери с вонючего этого берега, из города чужого, из тела непослушного… — забери».
— Призвали на свою голову… — прошелестел недовольно старик, отлепился наконец от дерева и широко, от души перекрестился.
Ник шикнул на него так громко, что птицы бросились врассыпную. Затем потребовал:
— Тащи!
Старик заворчал и бочком, по-прежнему прячась за изломанными ветками и редкой листвой, поплелся к громиле. Медленно, медленно, будто ноги едва держали. Громила же бестолково топтался на месте, пучил глаза и тоненько скулил на одной жалостливой ноте. Вот бы сорваться с места, подлететь, вцепиться в горло — заткнуть! Но вместо этого Тис пучила глаза и тоже скулила. А птицы возмущенно галдели в ответ.
— Отдай, Ходор, отдай, — уговаривал старик, похлопывая громилу по пузатым карманам грязной, засаленной куртки. Тот уворачивался, тряс головой и лепетал, будто ребенок: «Моё. Моё».
— Живо дай сюда! — гневный рык вспорол воздух. И тут же притихли все, даже птицы. Тис дышала тяжело, сверлила громилу взглядом, а рык все еще царапал горло, горчил на языке гарью и смолой.
— Что за хрень?.. Тебе тут вообще дохлой валяться полагается, — Ник явно опешил, поднялся на ноги, попятился в сторону. Тис не смотрела, но знала, в зеленых, с бурыми крапинками глазах заплескалась растерянность. И усталость. Такая же вселенская усталость, что давила к земле безвольное тело Тис.
— Зря мы ее… — кажется, дошло уже и до старика. Он наконец запустил руку в карман застывшего в испуге громилы и вытащил на свет помятую фляжку. Подходить к Нику не стал — швырнул фляжку и снова спрятался в тени. Тис и рассмотреть-то его толком не сумела: плесневелый гриб, да и только.
Ник фляжку поймал, с сомнением повертел и все же решился: свинтил крышку, в один шаг подошел к Тис, ткнул грязным горлышком ей в губы. Она только и успела заметить здоровенные жирные отпечатки на металлическом корпусе.
— Нет. — Мотнула башкой. К горлу подкатила рвота. Но Ник церемониться не стал: схватил Тис за волосы, рывком задрал ее голову и влил прямо в глотку что-то вязкое, соленое, с мерзким душком…
— Обратили, как же… Бракоделы хреновы, — долго стучало потом в висках голосом Ника, обреченным, усталым и лишь капельку — злым, пока Тис, скрючившись на берегу, рвала желчью, кровью и, кажется, собственными кишками. Ник сидел рядом, прямо на грязной земле, привалившись спиной к трухлявому дереву, и смолил одну за другой. И глупо было надеяться, что это странное утро всего лишь привиделось ей.
— Аппетит придет. Со временем, — говорил Ник позже, как-то неуверенно, будто для галочки. Тщательно выговаривая слова, задавал с десяток вопросов, но Тис не могла ответить ни на один из них. Имя свое помнила, деда, давно ушедшего, платье… — пожалуй, и все.
Ник терял терпение, чиркал колесом зажигалки, хмурился и снова спрашивал что-то.
— Шкура на стене висела… — ответила Тис невпопад на очередной вопрос.
— «U Medvidku», — донеслось из-за кустов. Тис к тому моменту забыла уже и про старика, и про громилу. А вот название отеля вспомнила. Вспомнила песочные стены, белый деревянный подоконник, на котором сидела однажды, почему-то по пояс голая, стеклянную лимонадницу на ресепшене…
Ник тут же сцапал за плечо (пальцы его казались теперь горячими, будто угли), рывком поставил на ноги.
— Ты ей хоть объясни, — вновь вмешался старик.
— Что я ей объясню? — сплюнул Ник и решительно потащил Тис вверх по пригорку, прочь от воды и залитого кровью берега. — Нечего там объяснять.
Как добрались до отеля, как в руках ее оказался деревянный бочонок-брелок, как поворачивала в замочной скважине ключ, Тис не помнила. А что было после, Нику не рассказывала…