***
— Оставь в покое волосы. Бесит. — Ник взглянул на часы, нахмурился и с недовольством застучал пальцами по столу. Но Тис легко догадалась, дело не в ее волосах (длинных, жестких, белых — поседели все до одного той злосчастной ночью, которую едва помнила). Но спорить не стала: распустила лохматую косу, которую долго и нудно плела, спрятала ладони в складках льняной юбки и, поймав губами трубочку, отпила давно остывший латте — лишь бы чем-то себя занять.
— Если не хочешь, чтобы он приходил, зачем зовешь?
— Это же Герман, — ответил Ник так, будто этого достаточно. Но все же добавил с неохотой: — Не позову — сам явится. И чего-нибудь отчебучит.
Германа, в отличие от Ника и Тис, обратил не бракодел, так что все с ним было как полагается: ненасытная жажда крови, острые клыки, страх перед солнечным светом. Тис считала таких, как он, ущербными, несмотря на их силу, скорость и способность к регенерации. Герман же считал ущербной Тис — «девочка с аллергией на смерть» — и все ждал, когда же она, вынужденная сидеть на заменителях, наконец загнется.
Характеристику Нику, тоже, как ни крути, «ущербному», Герман давать не спешил, говорил, будто присматривается, хотя эти двое знали друг друга без малого сорок лет.
Тис знала Германа год, но и этого хватало с лихвой: он появлялся раз в месяц, в новолуние, самовлюбленный, сытый, ленивый, точно кот. Притаскивал горсть серо-зеленых таблеток для Тис, запас разбавленной водой человеческой крови для Ника (хотя тот, со смертью жены потеряв «идеального донора», тоже сидел на таблетках) и, конечно, парочку сплетен. Кто кого трахнул, кто кого покусал, изредка — кто кого обратил. Половину историй он придумывал сам, фантазер хренов.
Вот и сейчас он заявился с таким видом, будто осветил своим присутствием лучший банкетный зал Праги, а не затрапезный МакДак. Не вошел — вплыл, благоухая элитным парфюмом, эффектным жестом откинул с лица темные длинные волосы. И все в нем было до противного ладно: молодой (на вид чуть за тридцать), поджарый; изогнутые в вечной улыбке губы да ямочки на щеках — неудивительно, что желающие подставить тонкую шейку под его клыки находились легко.
— Смотрю, на арене все те же. Мой милый друг и его обезьянка. — Лучезарно улыбнувшись, Герман приземлился на диван рядом с Ником, и Тис невольно поморщилась, различив свое отражение в темных очках напротив.
— Да лучше уж с обезьянкой жизнь коротать, чем одному как сыч, — приподняв верхнюю губу, обнажила она от природы острые зубки. — Сдохнешь, даже закопать некому.
— Я не сдохну, мартышка. А вот ты… не сразу, конечно: стареть ты будешь долго, всем подружкам на зависть, зато помирать — мучительно. Там, где человечишка сгорит от болезней за пару-тройку лет, ты будешь десятилетиями биться в агонии. Да, малыш Ник? Ты бы рассказал обезьянке, как пять лет откидывал копытца, да все откинуть не мог. Пока не встретил Барб. А как встретил, одним глотком чуть было не выпил досуха. А эта дурашка еще и замуж за тебя пошла.
Ник поморщился, но промолчал: с Германом он обычно не спорил. Зато Тис спорила за двоих:
— Ничего особенного. Всего лишь комплекс спасительницы. С каждой бабой такое раз в жизни бывает.
— А теперь Ник спасает тебя, — протянул с недовольством Герман, задрал на лоб очки, чтобы одарить Тис взглядом краснючих глаз, и медленно-медленно вернул очки на место. — Было б чего спасать: ты одной ногой в могиле.
— А ты сразу двумя.
Герман шутку оценил, громко рассмеялся, привлекая взгляды девиц, столпившихся у прилавка, но сам даже головы не повернул, хотя не мог не различить их возбужденный стрекот.
— Я ж вроде обещал, что избавляюсь от тебя, мартышка? — Действительно, обещал. Раз десять, не меньше. — Есть одна идейка.
— Нет! — Ник включился в разговор так неожиданно, припечатал так громко, что Тис невольно подпрыгнула. — Скажешь ей, голову оторву!
— Да брось ты. Думаешь, сама не узнает? Да она давно уже прочухала. — Герман по-прежнему смотрел только на Тис (она чувствовала его взгляд сквозь темные стекла), но обращался к Нику, будто ее рядом и вовсе нет. — Все заботишься о ней, бережешь. Прямо как цветочек оранжерейный обхаживаешь. А мартышка твоя врет и не краснеет. Думаешь, не знает она, кто ее на Белую вечеринку привел, кто с моста навернуться помог? Может, не все помнит, но знает. А тебя использует, чтобы с тем, другим, поквитаться.
— Мы с Тис не вместе, так что отвали, — с нарочитым безразличием отмахнулся Ник, но голову опустил, избегая встречаться взглядами. — Оставь девчонку в покое.
— Тебе хочется верить, что она такая же, как ты. Но она не такая, Ник. Тебя мой отец спас — перемудрил, но спас. А с этой хрен знает что на той вечеринке творили и для какого ритуала юзали. А ты вместо того, чтобы вернуть ее Ордену, под крылышко взял. — Герман по-прежнему говорил с королевской ленцой, но уже не улыбался — скалился. — После Белых вечеринок каждый год пару-тройку девственниц из воды вылавливают: не из Влтавы, так из Эльбы — и ничего, всем пофиг. А тут нашлась особенная, поглядите. Она не должна была выжить! Аукнется тебе это, Ник, сердобольный ты наш…
— Я сказал: «Отвали». Параноик хренов. — Ник фыркнул, без задора, устало и, достав из рюкзака скетчбук, принялся бесцельно перелистывать страницы. На каждой — что-то любимое Тис: купол Национального музея, веселая вывеска магазина пряников, где всегда так славно пахнет имбирем и корицей, желтые пингвины, выстроившиеся в ряд над Влтавой.
Тис стиснула кулаки и едва сдержалась, чтобы не рыкнуть во все горло, ограничилась лишь злым шепотом:
— Будешь допекать Ника, я сама тебе голову оторву.
— И почему я ей верю? — зевнул Герман и вновь лучезарно улыбнулся. Но уголки его губ дрожали от напряжения, а желваки ходили туда-сюда. — Она ведь и от Якуба избавилась, ты знал, Ник? Чтобы он ненароком тебе планы ее не выдал. А ведь бедолага Якуб только прошлое видеть мог, да и то с погрешностями.
Тис скривилась, но комментировать не стала. А этот гад все не унимался:
— Что ты в ней только нашел, дружище? Рыба снулая. Не то что еле ползает — еле дышит. Единственный плюс — на Кару Делевинь похожа. Но я б такую точно трахать не стал.
— Я б тебе не дала.
— Ты никому не дала, — изрек Герман таинственным шепотом, будто открыл великую тайну. — Бережешь себя? Надеешься все назад обратить?
— Да, я была хорошей девочкой, — расплылась в медоточивой улыбке Тис, хотя хотелось пустить в ход зубы и ногти. — А в кино и книгах девственницам вроде всегда бонус какой полагается.
— Вот тут ты права. — Герман вытащил из-за пазухи большой черно-белый конверт и положил на стол с таким видом, будто одаривал несметными сокровищами с барского плеча: — Все для тебя, солнышко.
Ник среагировать мгновенно: накрыл конверт испачканной в пастели пятерней, потянул на себя.
— Хватит! Никаких, на хрен, Белых вечеринок!