— Понимаю, — отвечал Юрий. — Но почему у вас в лаборатории, как в духане, шашлыком пахнет? Это синтез или анализ?
— Ай, злой человек! При опыте, при облучении, перегрев иногда получается… Вот барашек и начинает пахнуть!
— А при чем здесь жареный лук? Да еще вино?
— Секрет изобретателя! — прошептал Хватадзе, сверкая глазами. — Свойство лучей, понимаешь?
На крыльце веранды появилась женщина в синем комбинезоне. Она тащила упирающуюся овцу. Синтетическо-аналитическая овечка выглядела ослепительно. Ее можно было вести на любую выставку. Даже у орла-ягнятника и то не поднялось бы крыло на такую красоту!
— Невозможно оставаться равнодушным при виде такой прелести, — сказал Юрий умиленно. — Разрешите, я ее сниму на память?
— Пожалуйста, дорогой! Гавриил Хватадзе совершил великое открытие! Он его не скрывает! Гавр сделал свое дело — Гавр может уходить. Пусть потомки носят мой каракуль!
…По дороге к кинотабору у всех троих спутников было бодрое настроение. Овца радовалась окончанию лабораторной процедуры. Юрий размышлял о том, какой восторг на студии вызовут снятые через окно кадры. Хватадзе предвкушал тот торжественный день, когда экраны всей страны покажут его лицо миллионам зрителей. По небу, гонимая ветром-чабаном, бежала отара облаков. Заходящее солнце было наполовину прикрыто черной, как бурка, тучей.
Хватадзе, подталкивая подопытную овцу, направился к холму. У протарзановского шатра стояла Арзамасцева. Мэтр, прощаясь, галантно целовал ей руку.
— Ксения Николаевна? — удивился Юрий. — Еще здесь?
— Овец можно отправлять к родным очагам! — раздался над лугом усиленный рупором голос Виктора Викторовича. — Продолжаем крупноплановые съемки!
Гиндукушкин опрометью бросился выполнять приказ и налетел на Юрия.
— Какая женщина! — скосив глаза в сторону Арзамасцевой, сказал Власий. — Одно слово — и мэтр пал к ее ногам, вернул овцам свободу! Законные владельцы уже разгоняют их по домам! Сила убеждения!
— Протарзанов просто испугался вмешательства прессы, — усмехнулся Юрий. — Ксения Николаевна не только редактор многотиражки, но и фельетонист «Красногорской правды».
— Я бы запретил красивым женщинам писать фельетончики, — сказал Гиндукушкин. — Неужели они не могут найти себе другого занятия, более благородного?
Маленькие глазки Власия блудливо бегали. Носик-флюгер румянился под прощальными лучами солнца. Власий боялся, что Можаев станет расспрашивать его об утерянном письме…
— Может, помочь тебе чем-нибудь, старик? Может, вы с Благушей решили все-таки доснимать свой шедевр? Вам нужна, наверное, пленка? Коробочку я могу устроить. Из собственных запасов. Как близким друзьям, а?
— Пленки нам действительно не хватает, — огорченно сказал Юрий. — Посему от даров не отказываюсь! Ну, я пойду к Протарзанову. А ты меня потом разыщешь.
…Чита воинственно ощетинилась и зарычала. Виктор Викторович оглянулся. На фоне заката он выглядел монументально. Стальной костюм казался бронзовым. Рупор в руке походил на сказочную палицу.
— Вместо того, мой юный друг, чтобы выполнять мои распоряжения, — неумолимо сказал Протарзанов, узрев Можаева, — вы шатались под сенью местных кущей. Продолжайте в том же духе, продолжайте…
— У меня на данном этапе дело не личного, а общественного порядка, — произнес Юрий. — Я тут снял кое-что… Очень интересное. Эти кадры имеют для вас решающее значение!
— Не надо, — холодно отмахнулся Протарзанов. — До сих пор я как-то обходился без помощи нерадивых учеников.
— Предупреждаю, Виктор Викторович: снимая «Красногорское руно» и этого Хватадзе, вы губите государственные деньги!
Самоуверенный, насмешливый взгляд приморозил Можаева к месту.
— Так вот какими пустяками вы взволнованы, мой юный друг? — ядовито сказал мэтр. — Только не пытайтесь трещать крыльями и говорить слова из газетных передовиц. Об этике, растратах, самокритике и прочих сантиментах… Я отгадал, что вы хотели процитировать. Не так ли?
— Вы помогли мне обойтись без резких выражений, — глухо сказал Юрий, беря себя в руки. — Но кое-что из «сантиментов» вами было забыто. Например фальсификация.