В комнату ворвались три Андреевича.
— Дядя Коля идет! — отрапортовал Илья, размахивая саблей.
— Мама с базара приехала! — не слезая с палки-лошади, доложил Алеша.
— Тетка Трындычиха дяде Тимофею какую-то бумажку передала, а он сразу ка-а-ак нахмурился! — дожевывая очередную морковку, сообщил Никита.
Тимофей в дом не вошел. Он остановился в палисаднике, под окном.
— А где Вера? — спросил Владимир Прохорович. — И почему у тебя такой вид, словно ты явился на гражданскую панихиду?
Тимофей молча протянул Владимиру сложенную треугольником записку.
Владимир быстро пробежал ее. За его спиной сгрудились остальные Калинкины.
— Вот это поворот, — ахнул Владимир. — Слушайте:
СПЕШУ В КРАСНОГОРСК ЗАСТАТЬ АНДЕРТАЛЬЦА — ОН ТАМ ПО ПУТИ В СОЧИ. ВОЗМОЖНО, УЕДУ НА КУРОРТ. НАДО УСТРАИВАТЬ СВОЮ ЛИЧНУЮ ЖИЗНЬ. ТЫ МЕНЯ ВСЕГДА ПОНИМАЛ, ПОЙМЕШЬ СЕЙЧАС. НЕ МОГЛА ПРОСТИТЬСЯ. ЕДУ ПОПУТНОЙ МАШИНОЙ. ОЧЕНЬ СПЕШУ. ЦЕЛУЮ. ВЕРА.
— Да, как-то не педагогично получилось, — задумчиво произнес Юрий, — как-то не воспитательно…
— Это я виноват, — тяжело вздохнул Владимир. — Слишком резко, грубовато как-то вышло с этими фотографиями.
— Да при чем здесь твои фотографии? Это все мелочь, — мрачно сказал Тимофей. — Тут мы со Стасей виноваты.
— Если бы я была ее матерью, — печально сказала Пелагея Терентьевна, — но я ею не была…
— Как говорят у нас в Виннице, — тихо молвил Мартын: — «Хто дитям потаче, той сам плаче».
— Давайте, — предложил Владимир, — я ее в два счета на своей мотоциклетке догоню! А можно сейчас же позвонить ко мне на перекресток. Там машину задержат!
— Тут дело не такое простое. Ну, покаялись, ну, виноваты… Что вам, легче от этого? А что дальше делать? — задумчиво произнес Прохор Матвеевич. — Давайте устроим совет.
— Март, приготовься! — скомандовал Юрий, приободрившись. — Пора за дело. Вот этими кадрами семейного совета мы и кончим фильм! Начали! Пошли!
Фельетон двадцать восьмой. Когда горят несгораемые
В зале заседаний художественного совета студии зажегся свет. Только что окончился просмотр нового фильма «Красногорское руно», созданного Протарзановым. Наиболее ревностные поклонники Виктора Викторовича бросились к нему.
— Мэтр! Это гениально! Вы навечно врубили себя в историю кино! Кадры, где овца смотрит на каракулевое манто и плачет, это… это Левитан плюс Айвазовский! Море чувств! Какое счастье быть вашим учеником!
— Спасибо, друг мой Власий! Ценю порыв души!
— Дорогой Протарзаношвили! От имени науки приношу благодарность искусству! Хватадзе сам не думал, дорогой, что красногорский барашек такой артист. По этому поводу у Хватадзе в лаборатории будут большой шашлык делать, большую бочку кахетинского пить! Приезжай — гостем будешь.
— Весьма признателен, Гавриил Автандилович! Весьма!
— Виктор Викторович, — наклонился к протарзановскому уху сосед, заместитель директора по хозчасти. — После кого мне выступить?
— Вы шепчете так тихо, что я ничего не слышу.
— После кого мне…
— Да не орите вы на весь зал! Шишигин как смотрел фильм? Улыбался?.. А Валаамов? Хмурился?.. Значит, оба довольны! Тогда вы можете начинать первым. Вы ведаете всем студийным хозяйством, считаетесь человеком со вкусом, а главное — имеете свое мнение…
— Если нужно первым, я выступлю первым.
— Нельзя так демонстративно шептаться! Издали кажется, что вы меня целуете в ухо.
— Я выступлю первым, Виктор Викторович!
— Да не вопите вы так! На нас смотрят!
Протарзанов оглядел зал и словно укололся о насмешливый взгляд Юрия Можаева.
«Я с тобой еще посчитаюсь, — подумал Протарзанов. — Розовый ангелочек сыскался… Подстрижем крылышки…»
— Мэтр кроток, словно увековеченные им овечки, — проговорил Юрий. — Взгляни-ка, Март! Витя в тигровом галстуке формирует отряды поддержки. Ты видел, как он шептался с главным завхозом?
Заместитель директора по хозчасти, человек, не поддающийся описанию, отошел от Протарзанова с независимым видом. Он занял свое место среди членов художественного совета, вклинившись между Шишигиным и Валаамовым. Он выступал в роли прослойки и амортизатора. Сидя между ними, он имел задание препятствовать возможному сговору этих ненадежных коллег.