Оглядев зал, Виктор Викторович решил, что наступил момент для камертонного выступления.
Не поддающийся описанию администратор уловил подмигивание благодетеля и вскочил с места. Размахивая руками, словно расчищая дорогу своим словам, он безостановочно заговорил:
— Почему сегодняшний день можно считать праздником киноискусства? Потому что впервые человек, вооруженный съемочной камерой, проник так глубоко в психологию парнокопытных! Кто мог подумать, что скромная овца, которую мы до сих пор знали по брынзе, плову и шерстяным тканям, существо столь эмоциональное?! Совершенно справедливо поступил наш уважаемый и постоянно растущий Виктор Викторович, что не позволил ничему другому, второстепенному, встать между зрителем и овцой…
— Это вы верно схватили, — с места сказал Валаамов. — Человек у него за кадром. Овца, значит, царь природы?
— Товарищ Валаамов, — и оратор так энергично замахал руками, будто хотел вогнать критические слова обратно в режиссера, — товарищ Валаамов пытается умалить высокие достоинства.
— Нет, почему же? — великодушно возразил Валаамов. — Картина смотрится, качество съемок безукоризненное.
— Вот именно, — обрадовался замдиректора. — Безукоризненно! Обратите внимание на пейзажи! Тишина ущелий, нарушаемая лишь нежным бараньим блеяньем! Какая высокая культура съемки! Какая правдивость обстановки! Как это величаво и поэтично!
— А нельзя уточнить, — вдруг вставил слово Шишигин, — в каком веке происходит действие фильма?
— Я восхищен остроумием товарища Шишигина, — поклонился оратор, — но если уж он не в курсе дела, я позволю себе напомнить: фильм снят месяц назад!
— Вот как! — удивленно протянул Шишигин. — А мне почему-то казалось, что в античные времена. Тем более, что самозавивание овец происходит каким-то волшебным образом. Где раскрытие открытия?
— Костя, дай человеку объективно высказаться, — вмешался Протарзанов. — Но если тебе очень нужна научная консультация, здесь находится сам Гавриил Автандилович Хватадзе, творец красногорских чудес.
— Конечно, дорогой! — воскликнул Хватадзе, и его усики-стрелки зашевелились. — Зачем говорить обидные слова: «открытие», «раскрытие»? Приезжайте ко мне в лабораторию, постойте под лучами — будете кудрявые, как каракуль!
— Спасибо за приглашение, — сказал Валаамов, поглаживая свой гладкий, как коленка, череп. — Обязательно приеду!
Товарищ фениксов, используя служебное положение, призвал аудиторию к порядку.
— Не надо конфликтов, товарищи! Будем высказываться в порядке живой очереди! Дайте возможность оратору исчерпать свой регламент.
Оратор благодарно поглядел на дымящийся хохолок Фениксова и продолжал. Но внимание аудитории было уже утрачено. Даже протарзановцы, несмотря на суровые взгляды своего шефа, вели тихие отвлеченные беседы. Гиндукушкин находился в постоянном шевелении. Острый нос поворачивался, как флюгер. Власий ревностно выполнял очередное особое задание: все слышать, все чуять.
Недалеко от него сидел Мартын и очень почтительно разговаривал с пожилой седовласой женщиной в старомодном пенсне. На лацкане ее жакета искрился орден — «Мать-героиня».
В том же ряду подозрительно тихо восседал Можаев.
— А вам-то, товарищ Можаев, — спросила Пелагея Терентьевна, — фильм приглянулся? Я сколько лет в деревне живу, свои овцы есть. Но чтоб из взрослой простой овцы каракуль получался — не поверю. Как это называется? Научная…
— Фантастика, — подсказал Можаев.
— Спасибо. Она…
В этот момент член худсовета, не поддающийся описанию, взмахнул руками так, словно хотел взлететь, и сел на место.
— О мнении моих уважаемых коллег и… друзей Кости Шишигина и Лени Валаамова я уже догадываюсь, — с горечью произнес Протарзанов. — Мне бы хотелось услышать ваше слово, товарищ Фениксов.
— Я… мя… как всегда, — покачал своей дымящейся головой директор, — изложу свои соображения несколько позже… в письменной форме. Устный экспромт может быть истолкован превратно.
— Не трудитесь, товарищ директор, — раздался голос Шишигина. — По данному вопросу вы, как и всегда, напишете два противоположных заключения…
Взлохмаченный Костя, как обычно, теребил вылезающий из бортов своего демисезонного костюма подкладочный волос.
— Да, товарищи, — взволнованно продолжал он, — обнаружилось одно высокохудожественное обстоятельство. Наш директор еще до отъезда группы Протарзанова написал два заявления. В одном он со всей прямотой и страстью возражал против съемок, в другом принципиально и пылко восхвалял инициативу Виктора Викторовича. Точно такой же трюк он проделал перед отправкой группы товарища Валаамова.