Кроме того, на биллиардном поле высился бронзовый сосуд, изображавший рыбу. Рыба делала стойку на хвосте, и в рот ей был вставлен букет разноцветных карандашей. По ее упитанному чешуйчатому брюху цепочкой тянулись буквы:
«Глубокоуважаемой Матильде Турнепсовой-Ратмирской в день сорокалетия чревовещания. Пусть голос твой с каждым годом звучит все громче и увереннее!
Местком сектора оригинально-прикладных жанров».
Возле двери, прямо против стола, отсвечивала тяжелой позолотой рама — продукция местного товарищества «Всякохудожник». Тема холста вызывала горячие споры. Часть сотрудников утверждала, что это копия репинского «Не ждали». Другая часть ожесточенно доказывала, что эта картина принадлежит кисти современного мастера-жанриста Григорьева и, называясь «Вернулся», решает проблему укрепления семьи.
Но основное место в кабинете занимала мощная шеренга развесистых пальм. Она придавала обстановке тропический колорит. Работяга-вентилятор накалился и дышал зноем. Легкий бриз колыхал листья пальм.
А над всем этим великолепием благородно отсвечивала хрусталем и бронзой огромная пирамидальная люстра.
Солнечный лучик ударился в стекло стола, перепрыгнул на гладковыбритую голову начальника облторга, скользнул по бронзовому рыбьему брюху и ушел в пальмовую листву.
Тимофей Прохорович Калинкин в этой субтропической обстановке чувствовал себя неуютно.
Пряча глаза от разыгравшегося солнца, Тимофей Прохорович жмурился. Его толстые, похожие на мохнатых гусениц, черные брови недовольно шевелились.
— А пальмы тоже нужны для работы торга? — спросил Калинкин стоящего у стола Сваргунихина.
Агент по снабжению преданно смотрел в рот начальнику торга, делая вид, что по губам старается угадать его волю.
— Пальмы, говорю, тоже необходимы? — раздраженно переспросил Тимофей Прохорович.
— Кого? — прикладывая обе ладони к оттопыренным капустным ушам, спросил Сваргунихин.
— А, что с тобой разговаривать! — отмахнулся Калинкин.
— Именно, — сказал агент и неслышно скрылся среди тропической растительности.
«Декораций понатащили, а работа стоит, — вздохнул глава облторга и пригорюнился. — Что поделаешь — искусство! Требует жертвоприношений».
В дверь постучали. Тимофей Прохорович не успел и рта раскрыть, как в дверную щель осторожно всунулась голова Умудренского. Начальник АХО быстро обшарил глазами кабинет и сказал умиленно:
— Оазис! Жизнь как в командировке! Улавливаете мою мысль?
— Привез? — вскинул брови Калинкин.
— Оба два, как один, — ответила голова и исчезла.
Потом дверь распахнулась, и в кабинет вошли Благуша и Можаев.
Сзади проецировалась контрабасная фигура Умудренского. Он, кряхтя, тащил аппаратуру.
Рукопожатия и приветственные речи заняли не больше минуты: Тимофей Прохорович всегда берег свое время и ценил время ближнего своего.
— Я в вашем распоряжении, — сказал Калинкин, взглянув на часы. — Приступим.
— Начнем потихоньку, — согласился Мартын. — Прежде всего надо выдвинуть этот фикус-кактус, он мне портит освещение.
— Это не фикус, если позволите, — сказал Умудренский, хватая пальму за талию. — И не кактус, разрешите заметить… Называется по инвентарному списку пальма-финик.
Сваргунихин! — вдруг закричал начахо истошным голосом. — Хватайсь и тащи!
— Кому? — приставил ладони к ушам агент по снабжению и отодвинулся подальше от пальмы.
— А, что с него, с глухаря, толку! — махнул рукой Умудренский и самолично откатил кадку с пальмой.
Благуша заметался по комнате, прицеливаясь съемочной камерой. Он отпихивал ногами кресла. Не замечая уколов, хватался за волосатые пальмы. Он творил, он искал нужные точки…
Когда эти поиски загнали его в дальний угол комнаты, где в кресле расположился соблюдавший нейтралитет Можаев, тот не удержался:
— Март, ты серьезно собираешься снимать эти декорации?
— А почему бы и нет? — ответил Благуша. — По-моему, очень приличный кабинетик. Товарищ Умудренский! Отодвиньте левую портьеру.
— Но это же типичная инсценировка, — тихо сказал Юрий.
— Мы, кажется, договорились, — так же интимно ответил Мартын: — «В чуже просо не пхай носа». Подержи-ка лучше эту лампу. Товарищ Умудренский, дайте сюда рефлектор!
— Первый раз в жизни участвую в подлоге, — пробормотал Юрий, принимая фонарь из рук Умудренского.