— Это, более или менее, не мое амплуа, — пробормотал Поплавок.
— А кандидата, — добавила Надя, закрывая папку, — этот автор получил, наверное, за хорошие взаимоотношения с членами ученого совета… Как называется утерянная вами лекция? Может, ее будет легче отыскать по внутренним, так сказать, признакам, а не по внешним.
— О бдительности, — важно сообщил Поплавок, подозрительно поглядывая на трещащий в Юриных руках аппарат.
— Не поступила еще.
— Будьте здоровы, — сказал Поплавок, выкатываясь из камеры.
— Веселый кадр я схватил, — довольно произнес Юрий. — Как по заказу… Потерянная лекция о бдительности… Здорово!
— Да, веселый кадр, — повторила Надя многозначительно.
Можаев взглянул на девушку и проследил за ее взглядом. Надя смотрела на перегородку. И Юрий увидел, как директор камеры радостно обнимает Мартына.
— Печально, — сказал Юрий, — когда все вокруг в курсе событий, а ты один находишься в неведении… Морально тяжело…
Стекло не пропускало слов, и все происходящее в кабинете-аквариуме походило на немое кино: безмолвные объятия, попытки лобзаний.
— Если, Надя, вы мне сейчас все не расскажете, — пригрозил Юрий, — то я сниму вас таким образом, что ни один зритель не признает вас красивой. Вы в моих руках, учтите.
Надя рассмеялась.
— Мартын наделал глупостей. Он, не сговариваясь со мной, несколько раз заходил сюда. И заставал директора. У Мартына не хватило смелости сознаться, что он заходит по личному вопросу, и он придумывал потери. А сегодня, когда вы пришли, я увидела, как директор смотрит на Мартына, мне стало страшно. Я допросила вашего друга, и он во всем сознался… Он, оказывается, не придавал значения своим заявкам…
— Ну, мы от вас так просто не отстанем, — сказал Юрий. — Сейчас Мартын освободится из начальственных объятий, и мы продолжим съемку…
Фельетон тринадцатый. Аргонавты
— Местное время восемь часов две минуты, — любезно предупредило радио. — Начинаем передачу для членов-корреспондентов Академии наук. Слушайте, товарищи члены-корреспонденты, песни из кинофильмов.
Мощные молодые голоса дружно ухватили мелодию:
— Мы парни бравые, бравые, бравые…
Но, несмотря на ранний час, под вокзальными сводами студии царил оживленный гомон: отправлялся в экспедицию очередной кинообоз. Возглавлял его сам Протарзанов.
— Пора в путь-дорогу, — призывало радио, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…
— Пора, давно пора, — бормотал Гиндукушкин, заглядывая в перечень предметов, необходимых для внестудийного творчества мэтра. — Папах бараньих — двадцать шесть… черкесок обычных — десять… черкесок парадных — двадцать… бурок черных — пять, бурок белых — пять, бурок сивых… сивых… сивых… Где сивки-бурки? — гаркнул Власий и ринулся к складу бутафории.
На экипировку протарзановской группы была брошена половина студии. Верному Гиндукушкину доверили один из важнейших участков: реквизит и личные вещи мэтра. В дорогу брались неизменные папиросы любимой фабрики «Борнео», складной стульчик и походный бочонок с коньяком, достигшим совершеннолетия. Протарзанов в командировках всегда старался обеспечить себе максимальный комфорт. Дабы не чувствовать оторванность от дома, мэтр возил с собой скотч-террьера по кличке Чита, портативную грелку и плетеную кушетку.
…В своем неизменном мохнатом от выпирающего подкладочного волоса пиджаке редактор сценарного отдела Константин Шишигин двигался по студии. В Костином сердце кипели страсти. Получив из Красногорска письмо от Можаева и Благуши, он отправился прямо к директору студии товарищу Фениксову. Перед Шишигиным носились страшные видения: в номере красногорской гостиницы сидят, изнывая от безденежья и беспокойства, всеми забытые молодые операторы. Юрий насквозь прокоптился табачным дымом. Мартын же расстроен так, что утратил аппетит и тощает с каждым часом.
— Как жизнь в искусстве? — подобострастно подхватил Шишигина под руку Гиндукушкин.
— Минуточку, — не отрывая глаз от текста, фыркнул Шишигин. — «Аппарат панорамирует. Крупным планом — станок. Он вертится. Стружка, как локон Вали, вьется из-под резца. «Я люблю тебя, Валентина!» — шепчет Володя, довыполняя двухсотый процент плана. Затемнение…» A-а, здорово, Власий! — сворачивая сценарий, вяло произнес Шишигин. — ? Какой у тебя протарзанистый вид!