26 июля
Ha днях к нам на виллу приезжал критик Петросянкин — тот самый, который пишет только о папе. Он оригинал: всем головным уборам предпочитает обыкновенный картуз. Мы его так и зовем — «наш картузианец».
Я спросил его:
— Почему у нас нет хотя бы таких поэтов, как Пушкин?
— Много причин. Но основная — то, что старые классики писали не с помощью пишмашинок, а гусиными перьями. Это их приближало к природе.
Я думаю, что Петросянкин прав. Есть особая романтика в птичьем пере! Но гусь в наше время стал грубопрозаической птицей. Сразу вспоминаются всякие птицефермы, инкубаторы, аксельраторы, дегенераторы… Я буду писать пером лебедя! Это экзотично и оригинально! Лебедь как-то соответствует складу моей души. Я — человек с нюансами!
29 июля
Сегодня папе пришла в голову гениальная метафора. Он принимал ванну и читал Лермонтова без отрыва от процедур. На каждой строчке папа приговаривал:
— Так, так, так! Божественно! Феноменально! Почти как я!
И вдруг закричал: «Эврика!» Это означает — ему явилась эпохальная мысль.
Но пока я бегал за бумагой и пером, папа эту мысль забыл.
Поэтому весь остальной день папа не мог творить очередного бессмертного шедевра.
Папа пребывал в плохом настроении, и это ударило меня по карману; ведь сегодня был выплатной день. Вместо обычных двух тысяч я получил только полторы!
Решил расстаться с Люкой. Разве у нее фигура? Междометие какое-то! Как в Доме моделей демонстрируют на ней новые фасоны платьев — непонятно! На нее только тулупы можно надевать, да и то с башлыками!
Познакомился с Кукой.
Моя машина на ремонте, и нам пришлось бродить по городу пешком… Я боялся расстроить нервную систему: на каждом шагу попадались знакомые, и я даже ни разу не смог поцеловать любимую девушку. Что делать? До темноты еще далеко!
Я нашел гениальный выход: мы поехали на вокзал. Там на перроне все время чмокаются то прибывающие с встречающими, то отбывающие с провожающими. Мы растворились в толпе целующихся.
1 августа
«Всех великих людей сначала не признавали, но я не великий человек и предпочитаю, чтобы меня признали сразу».
Не помню, кто так выразился, но эта мысль мне все чаще приходит в голову. Тем более, что у меня масса данных для великого человека. Мир еще узнает меня как жизнеописателя папы!
О папе напишу я. Это уже ясно. Но кто напишет обо мне?
Во избежание литературоведческих кривотолков я решил сделать это лично.
Я родился на нашей вилле, в интеллигентной писательской среде. Папа мой к этому времени уже написал две пьесы и заканчивал третью — из иностранно-зарубежной жизни. Поэтому меня назвали Альбертом и стали учить игре на рояле.
Ко времени моего поступления в школу папа уже был крупным общественно-литературным деятелем областного масштаба, автором «Старого звона», по отзывам прессы, выдающегося произведения драматургии.
Когда я перешел в пятый класс, папу избрали членом бюро Красногорского отделения Союза писателей. К концу моего учебного года папа создал литературный альманах «Красногорск» и напечатал в нем шесть статей из цикла «Как я работаю над своими произведениями».
В седьмом классе я уже сделался сыном председателя областного отделения Союза писателей. И вообще 1945 год запомнился мне на всю жизнь: папа купил машину, которой впоследствии суждено было стать моею.
Когда я перешел в девятый класс, у папы прибавилось работы: он стал членом худсовета театра.
В 1949 году я кончил десятилетку. К двадцати годам обнаружилось, что я не вундеркинд, и занятия на рояле были прекращены. После этого папа сказал, что сыну такого известного лица, как он, неудобно иметь только среднее образование, и меня устроили на первый курс искусствоведческого факультета.
За последние три года мною успешно сданы три экзамена, причем без отрыва от основной творческой работы.
В настоящее время я являюсь единственным сыном драматурга Дормидонта Бомаршова, члена редколлегии трех толстых, двух средних и одного тонкого журналов, членом худсовета театра «Трагедии и водевиля» (бывший «Драмы и комедии») и прочая, и прочая, и прочая.
Так как я воспитывался папой в лучших драматургических традициях, то мама в моей жизни никогда никакой роли не играла, и поэтому упоминать о ней в биографии нет смысла. Что же касается других родственников, то они интереса не представляют: один работает каким-то новатором при комбайне, другой что-то делает на шахте, а третий — директор колхоза где-то далеко от Москвы.