Отдав письмо, я пошла прочь. Сзади я услышала лишь пару слов:
— Страшная участь быть отчаянием, в которое не верят.
* * *
И вот он стоит под душем, отдаваясь теплой воде. Он не стоит ничего. Он, как я сказала, пуст и будет мучится. Каждый пустоцвет обречен на страдания. Ведь единственный его смысл — это его «красота» и чужая яркая оболочка.
«Надо было тогда завершить начатое, — подумал он, вспомнив, как в двенадцать лет нашел пистолет своего отца, подставил его ко лбу, снял с предохранителя и перевел палец на спусковой крючок — о, если бы тогда хватило сил!»