— Боеприпасы по рации запросил, — одними губами прошептал ротный, но мы его услышали.
— Вот сейчас его и надо брать, — сказал Степа Кращенко. — Пока он за нас не взялся.
— Подожди…
Откинулся люк, и командир танка уселся на башню. Чистяков потянул меня за рукав:
— Федя, когда появится механик-водитель, выстрелишь в него. Целься в грудь, чтобы наверняка. Степан, а ты попробуй снять этого петуха с башни. Я вас подстрахую.
Почувствовав, что сидение заканчивается и предстоит бой, люди зашевелились, слышались возбужденные голоса. Чистяков, заряжавший винтовку, взятую у кого-то из раненых, сделал знак, чтобы все замолчали.
— Федор, тебе промахнуться никак нельзя. Понял?
— Не промахнусь, товарищ старший лейтенант.
Я понимал, почему первый выстрел должен быть в механика. Даже если бы сняли командира танка, а механик уцелел, он протаранил бы наше хлипкое убежище или, отъехав, пересел бы за пулеметы, которые пробивали сарай насквозь, через обе стены. Расстояние сто метров для винтовки пустяковое. Но это не стрельбище, там не дрожат руки, как сейчас. Я сжал и разжал кулаки, пристраивая ствол между бревнами.
— После выстрелов бежим двумя группами. Одну возглавляет старшина, вторую — Максим Усов. Они же бросят гранаты. Танк ими не подбить, но взрывы отвлекут экипаж, даже если Кращенко и Федя Егоров промахнутся.
Максим Усов, с повязкой на лбу, закрывающей правый глаз, — из бывалых солдат. И стрелять бы, возможно, доверили ему, но отколотая пулей щепка распорола кожу на лбу и бровь, лицо покрылось коркой засохшей крови. Но людей он повести сможет и одну из гранат докинет до цели.
— Значит, опять на пулеметы по полю бежать, — обозленно выругался один из бойцов. — Положат нас всех из двух стволов.
— Здесь мы тоже ничего не высидим, — не менее обозленно отозвался Чистяков. — Ясно?
— А вы, товарищ старший лейтенант, отселя руководить будете, — не унимался тот же голос.
— Я буду во второй группе вместе с Усовым, а если ты, умник, в атаку не поднимешься, пристрелю на месте.
— Это вы могете… Побежим, куда деваться.
— Все, хватит болтать. Приготовились.
Я вспомнил фамилию говорливого бойца. Швыдков. Мужик, уже в годах, не верил, что мы одолеем танк, и наверняка считал ситуацию безнадежной. «В плен… в плен надо сдаваться, если жить охота», — эти мысли легко угадывались, и я его понимал. После бесконечного отступления, смертей, в нашем теперешнем положении это был, по его мнению, единственный выход. Почему он тогда не убежал ночью вместе с теми четверыми? На этот вопрос я не успел сам себе ответить. Из люка не спеша вылезал механик-водитель. Моя цель, в которую я не имел права промахнуться.
Небольшого роста, коренастый, в темно-сером комбинезоне, немец спрыгнул на землю и, расстегнув брюки, стал мочиться. Механик стоял боком. Я выждал несколько секунд, когда он повернется, а затем плавно потянул спуск. Звука выстрела почему-то не услышал, хотя в закрытом помещении выстрел бьет оглушительно. Наверное, уши заложило от напряжения. Механик, подломив колени, падал, пытаясь ухватиться рукой за воздух. Я хорошо видел его лицо, искаженное гримасой удивления. Он не ожидал смерти рядом со своим танком, который легко уничтожил несколько десятков русских, а сейчас ждал боеприпасов, чтобы продолжить веселую войну. За прошедшие два месяца мне приходилось много стрелять, но то были выстрелы из окопов по бегущему вдалеке врагу. Сейчас я впервые убил конкретного человека, с лицом, которое врезалось в память.
И сразу рывком распахнув дверь, кинулись вперед Чистяков, Степан Кращенко, старшина Горбуль, Максим Усов и следом десяток бойцов. Пригнувшись, они бежали очень быстро. Их догоняли еще трое красноармейцев, промедлившие несколько секунд. В сарае оставалось четверо: двое раненых, боец, скорчившийся у стены от страха, и я.
— Чего сидишь? Побежали!
Но боец глядел на меня с таким ужасом, что я, не теряя времени, молча кинулся в открытые ворота.