Норвежский пастор свои нравственные убеждения вкладывал в «Письма к одной душе». Они издавались отдельными выпусками и находили путь к той, которую он ждал на Дальнем Севере, у самого края заоблачного мира.
Иван Карпович цикл своих лирических, исповедальных стихов тоже назвал «Из писем к одной душе». В феврале 1921 года, в преддверии свершения своих еще недавно казавшихся несбыточными надежд, он писал:
Иван Карпович и Надежда Федоровна поженились. Вскоре был выпускной вечер в институте. Преподаватели тянули своего коллегу Воронова к себе, студенты Надю — к себе. Кто-то придумал поставить им отдельный столик. И получилось, будто празднуют свадьбу.
Надя была смущена до крайности. А Иван Карпович, обычно не терпевший даже намека на какое-либо афиширование своей персоны, в этом, единственном, случае совсем не протестовал. Сидел гордый, откровенно счастливый. Наклонившись к жене, сказал:
— Ты мое хрустальное озеро...
Вороновы поселились в небольшом домике на площади Детей. В двадцатые годы я бывала у них редко, так как учительствовала в селе. В тридцатые, став журналисткой и по путевке комсомола работником областной газеты, уже постоянно жила в городе. В то время я заходила к дяде Ване чаще, и не просто по-родственному, а случалось, чтобы получить нужную историческую или литературную справку в его библиотеке или прямо в его богатейшей памяти.
Историю своей и Ивана Карповича любви Надежда Федоровна рассказала мне сравнительно недавно. И конечно, совсем не последовательно, а отдельными эпизодами в разные дни наших встреч. Поэтому я не знаю точно, что было раньше: оборванная сирень или спор о студенческом сочинении, томик Гейне или стихи по поводу отмененного спектакля. И пожалуй, не стоит добиваться, чтобы все выстроилось строго хронологически, пусть останется так, как вставало в ее памяти.
Рассказывая о повести скандинавской писательницы, Надежда Федоровна ошибочно назвала имя другого автора, и я два года безуспешно искала книгу в Воронеже и в Москве. Только литературовед и писатель Александр Иосифович Дейч вместе со своим другом библиографом Николаем Ивановичем Мацуевым (оба ныне покойные) помогли мне установить, что повесть принадлежит Марии Зик.
Я прочитала «Пастора горных высот» в Ленинской библиотеке. И очень подробно пересказала Надежде Федоровне. Ее глаза были полны слез, прошлое вставало как живое.
Спустя несколько месяцев я читала ей написанную главу. У Надежды Федоровны возникли сомнения: «Одержимость. Противоречие между личным и общественным. Встают ли эти проблемы в наше время у советских людей? Правомочны ли они? Интересны ли современной молодежи?»
Я считала, что — да, встают, да, интересны, но аргументировать достаточно убедительно не могла.
И вот я смотрю фильм «Укрощение огня». Одержимость. Отдача всего себя без остатка во имя великой цели покорения космоса. Отказ от законнейших радостей земных, от любви, от семьи. И женщина, уходящая, так как считает, что не нужна и чтобы не мешать. И возвратившаяся спустя годы, когда становилось несомненным: нужна как жизнь!
Будто бы счастливый эпилог личных отношений, и если оба плачут, так это же слезы счастья! Нет, не только. Это и мучительное осознание невозместимых утрат.
Но мы-то знаем: если бы можно начать все сначала, эти люди остались бы самими собой. Они снова повторили бы подвиг самоотречения!
Прекрасный и трагический фильм.
Думается, в зале не было равнодушных.
ЗВЕНЬЯ РАЗОРВАННОЙ ЦЕПИ
Декабрь тридцать четвертого года. Дяди Вани уже нет в живых. Стопка рукописей, пачка писем.
Я прочитала все. Мне открылось так много нового, волнующего, драматического. Но все это звенья разорванной цепи, куски жизни, обрывки раздумий. Как связать их воедино, как осмыслить?