У земцев, либералов вытягивались лица, молодежь ликовала. Лекция была трехчасовая: прений на этот раз не было, но разговоры группами велись...
Шпики разного ранга достаточно, должно быть, заработали на моей лекции. О том, как она принята была в административных и жандармских сферах, можно было судить по раздражению губернатора, когда его пришли просить о разрешении следующей моей лекции.
— Еще лекция? — поднял он крашеные брови. — Мало одной? Да знаете ли вы, что в прошлый раз было допущено недопустимое?!
Разрешения не последовало. Я имел продолжительный отпуск...»
Возвратившись из своего вынужденного отпуска, Воронов застает «множество перемен в связи с призванием людей, доверием народа облеченных». «Суетливо готовились к выборам, шумно обсуждали разные избирательные системы. Мне предложили сказать вступительное слово на собрании, объединявшем либералов и социалистов всех направлений. Так как собрание устраивалось все тем же обществом охранения народного здравия, то я должен был говорить, отправляясь от его задач. Я набросал картину патологического состояния всей страны, изнуренной произволом и эксплуатацией».
«Я поставил беспощадный диагноз самим врачам — литераторам, русской интеллигенции... — заключает он. — Кильчевский называл мои лекции рапсодиями».
Однако рапсодии эти были такого свойства, что Иван Карпович то и дело получал дружеские советы прекратить испытывать судьбу и уехать куда-нибудь, пока не поздно.
Задумавшись над этим, он мысленно перебирает свои «крамолы» и размышляет, достаточно ли их, чтобы оказаться за решеткой. Вспоминает и случай конфискации черносотенных листовок, хранившихся в кабинете председателя земской управы Урсула, о своем участии в этом решительном акте.
«Конечно, я легко на некоторое время мог бы скрыться, чтобы, избежав немедленного ареста, переждать взмывшую волну реакции. Формула железной решетки была мне не ясна еще и казалась и более зловещей, чем на самом деле, и более возвышенной, так как ее некоторые скобки отсвечивали точно ореол».
Поддавшись нелогичному, как он говорит, соображению о неоконченной работе над книгой о повторной переписи крестьянских хозяйств, Иван Карпович перестал обдумывать сложившуюся ситуацию и хладнокровно возвратился к своему труду.
«Я и на этот раз имел предостережение часа за три до ареста. Но, пошутив с встретившимся на улице товарищем, что и впрямь можно попасть в открытую пасть, пошел все же домой и... улегся спать».
Разбуженные громким стуком, «домашние проснулись раньше меня и впустили непрошеных гостей, так что, когда я вышел из своей комнаты, на меня шел пристав с револьвером и выкриком:
— Оружие есть?
За приставом выступал рослый жандарм. А у дверей и под лестницей, как мне сказали, были солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками.
Обыск производился долго, отобрали старый заграничный паспорт». (Сделаю пояснение. Когда я читала эти строки, очень удивилась. Я знала только об одной зарубежной поездке Ивана Карповича — о его пребывании в Англии в 1910—1911 году. Оказывается, в 1899 году он ездил за границу как турист, был в Брюсселе, Берлине, Париже. Надежде Федоровне он с грустной иронией рассказывал, что, когда вернулся из Парижа, вдруг стал модным в воронежском «свете», барышни дарили его своим вниманием. Тогда-то он и женился на красавице Марии Александровне.)
Полицейские «перечитали письма, выбрали несколько брошюр. Пристав допрашивал, почему много «латинских» книг. Иностранная литература очень его смущала, он не знал, что делать: забрать все — объемисто, а выбрать и разобраться не мог, поэтому предпочел ничего не трогать. Жандарм не проявлял ретивости и даже торопил пристава.
Понятые где-то были в прихожей, я и не помню, как оформлялось подписание протокола, — кажется, дали только мне подписаться, предъявив при этом приказ о безусловном аресте, то есть вне зависимости от результата обыска.
В «Ануфриевской предварилке» меня еще обыскали».
Тут вспомним стихотворение Ивана Воронова «Обыск», где арестованный с издевкой объясняет жандарму, что шарить по карманам бесполезно. Зато в мозгу у него мысль опасней динамита, а в груди — сердца бомба разрывная.
По поводу этого стихотворения во вступительной статье к сборнику «М. Горький и поэты «Знания» С. Касторский говорит, что описанная ситуация «напоминает известный эпизод горьковской повести, в которой рассказывается, как сторожа грубо обыскивали рабочих при входе их в фабричный двор и как один из молодых рабочих крикнул: «Вы, черти, в голове ищите, а не в кармане!»