— Человек интеллекта, очень глубокого интеллекта, — говорит Георгий Степанович, — в то время я даже не полностью это сознавал. Уж слишком он был скромен, застенчив, замкнут. Но когда иной раз неожиданно распахнется, рассказывал прелюбопытные вещи. Вы знаете, что в Лондоне он встречался с Кропоткиным?
Нет, я не знаю. Я впервые слышу об этом.
— А с Сулержицким он был накоротке, даже затевали организовать коммуну, кажется на каких-то островах. Вот в каком это было году — не скажу. Да вы почитайте мемуары Сулержицкого, может, там где-нибудь упомянуто.
Я смотрю во все глаза. Никогда ничего подобного не слышала. Не мистификация ли это со стороны прежнего, пробудившегося Жоржа? Вроде непохоже. Может, память подводит, перепутал с кем-нибудь? А если правда? Сколько еще «белых пятен» в биографии моего дяди Вани!
— Дружил он с профессором педагогики Вентцелем.
Ну, это мне известно.
— К Андрею Платонову относился с нежностью и восхищением.
Это я тоже сама помню. Заговорив о Платонове, Георгий Степанович еще больше преображается:
— Ох, какие номера мы с Андреем откалывали! Он ведь считал, что переделка природы — этап мировой революции. Увлекался гидрофикацией.
Я начинаю немного настораживаться. Что-то тут не совсем так.
Андрей Платонов был потрясен засухой и голодом двадцатого — двадцать первого годов. Действительно, был убежден, что надо напоить сухие земли водой, а болотистые осушить, и одна из важнейших задач населения планеты будет решена — человечество получит вдоволь хлеба. В то время он отдал всего себя черновой, практической работе мелиоратора. Но чтобы «номера откалывать» — это не в его стиле.
Впрочем, Георгий Степанович недолго оставляет меня в недоумении. Оказывается, некоторые опыты по механизированному орошению Платонов проводил сам, лично в пойме реки Воронеж, никаких сметных ассигнований на это не предусматривалось, а затраты были необходимы. Вот тогда инициативная группа (подразумевайте — Жорж Малюченко) и предложила устроить платный бал-концерт со сбором в фонд отдела гидрофикации.
Огромная афиша возвещала, что три часа все участники бала будут находиться под водой. Билеты покупали нарасхват, сбор превысил ожидания.
Бал-концерт удался. Была отличная музыка и сольные номера певцов, мелодекламаторов, и выступления жонглеров, и танцы, танцы, упоительные танцы. Все так слаженно, безостановочно, в таком вихревом темпе, что публика не успевала опомниться.
И только уже под утро какой-то зануда чиновник вспомнил: а где же рекламированная вода? Раздались возмущенные голоса, упреки в обмане.
Платонов — он тоже присутствовал на балу до конца — смущенно потупился. А распорядитель (несомненно Жорж, и Георгий Степанович этого не отрицает) эффектным жестом (о, это был великолепно отработанный театральный жест!) простер руку вверх. Потолок был высокий, дамы и кавалеры задрали головы. Там, в самом зените, рядом с главной люстрой было подвешено ведро с водой. Грянул такой хохот, что ведро закачалось...
— А литературные вечера в клубе «Железное перо»! — воодушевленно рассказывает Георгий Степанович. — Воронов их посещал изредка, Платонов — постоянно. Вы-то сами хоть немного помните?
Увы, о клубе «Железное перо» я знаю только из вторых рук: от Володи Кораблинова, ныне известного писателя; Кости Михнюка, фотографа-художника; Бориса Бобылева, журналиста (теперь, конечно, всех их величают по отчеству) . Самой мне памятен не клуб Комсожура — Коммунистического союза журналистов, а это здание, даже точнее — витрины самой шикарной в дореволюционном Воронеже кондитерской мосье Жана. За зеркальными стеклами были выставлены роскошно изукрашенные торты, обольстительные пирожные и в каких-то необыкновенных фужерах — фирменный компот. Мой друг, Наталья Николаевна Жильцова, говорит, что однажды ей довелось отведать этого компота на новогодней елке у своей одноклассницы.
Вообще же мы, дочери несостоятельных родителей, продукцией француза Жана (утверждали, что он натуральный француз) только любовались по пути в свою Мариинскую гимназию. Трехкопеечные пирожки на завтрак, а иногда и пирожные мы покупали напротив Дворянской пожарной части в булочной Шмидта.
Так вот, после Октябрьской революции аристократическую кондитерскую (она уже именовалась кафе) закрыли, и два ее небольших зала оборудовали под клуб журналистов. Мосье Жану временно предоставили должность буфетчика.
Борис Андреевич Бобылев вспоминает, что мраморные столики и канделябры в комнатах были оставлены, а стены оклеили рогожей, и художники «левого» направления изобразили на них сценки с сатирическим уклоном и всякие абстрактные фигуры.