И вдруг с тревогой:
— Как у тебя дела со слухом? Для меня потерять слух было бы трагедией. Ведь даже чиж, славная птаха, приносит столько отрады. Он мне поет. А я — только ты не смейся, Оля, — я ему читаю. Вчера прочитала наизусть почти всего «Евгения Онегина». И он долго, долго внимательно слушал. Ну, не смейся, пожалуйста. Помнишь, у нас там тоже жили зимой то щегол, то синица. Дверца клетки никогда не закрывалась. Птичка садилась на плечо, брала корм из рук. Весной выпархивала в сад. Мы все с замиранием сердца ждали: вернется или нет на свою жердочку. Одну, две, три ночи возвращалась. А потом прости-прощай!
— Закономерный результат свободного воспитания, — шучу я.
Надежда Федоровна понимает, что речь идет не о птичках. И, кажется, чуть-чуть обижена.
— Это я уже от тебя слышала. Свободное воспитание теперь зачислено по разряду идеалистических теорий. Да ведь Иван тоже не безоговорочно его исповедовал. Отвергал крайности. Но не выплескивал с водой ребенка. Самым главным он считал, что ребенок — это не личинка человеческая, а уже человек, ребенку должно быть дано право развиваться естественно. — Она опять погружается в воспоминания. — Колыбель — опоэтизированное понятие. А мы не качали своих малышей. Не знали они и сосок-пустышек. К году, к первым шагам радовали их разноцветными деревянными «кирпичиками» в маленьких тележках. Дидактический материал по методу Монтессори? Нет, конечно. У нее все много сложнее, требуются разные геометрические фигуры для развития зрения, осязания. А у нас в то время и в магазинах почти ничего, кроме «кирпичиков», не было. Ну, игрушки мы потом амнистировали. Лошадка воплотила в себе детскую мечту. Поэтому и отца сразу приворожила. Да еще ведь это было изделие искусных рук. Помнишь, как он это оценил, как прививал детям вкус к труду, какой сам был умелец!
Помнить-то я помню. Но как раз это качество открылось мне в дяде Ване только в последний период его жизни и чрезвычайно меня удивило. Я даже не подозревала, что он умеет держать в руках пилу и рубанок. Ни от кого не слышала, что подростком он окончил столярное училище.
— У бабушки и в доме он никогда гвоздя не вбил! — напоминаю я Надежде Федоровне бескомпромиссно.
Мы предельно прямы друг с другом, ничего не пытаемся смягчить.
Но ведь все в жизни взаимосвязано и обусловлено. Это мне теперь, через долгие годы, жаль бабушку, я сочувственно думаю, как трудно ей было нести на своих плечах бремя домовладения. Настю, младшую, слабую, она щадила, оберегала от хозяйственных забот. Ваня самоустранился.
Мы с Надеждой Федоровной понимаем, что тогда он не мог иначе.
Надежда Федоровна говорит:
— То была принципиальная позиция. Протест против собственности. Материн дом был для него только вынужденным местом обитания. Он всегда рвался оттуда уйти.
Я мысленно продолжаю. Да, это так. И должно быть, впервые в жизни в домике в Детском переулке дядя Ваня почувствовал себя не на квартире, а дома. Он обрел гнездо. А гнездо и птица, и человек хотят устроить с высокой целесообразностью, ибо ему, гнезду, дано ответственное назначение: тут появятся на свет новые жизни, будет расти, набираться сил, отращивать крылья потомство.
Первое, что нес в свой дом дядя Ваня, были книги. Для них он сам сделал множество полок. Застроил ими стены большой комнаты.
...Как-то, застигнув нас с Надеждой Федоровной на этом участке путешествия в прошлое, Андрей тоже поделился своими воспоминаниями и размышлениями.
— Некоторые считают, — говорил он, — что иметь книги дома незачем, ведь всегда можно взять в библиотеке. Это глубоко неверно. Само присутствие книги формирует человека. Нас с братом окружали книги. Библиотека-кабинет отца была целым миром. Еще не умея читать, мы жаждали проникнуть в этот мир, овладеть им. Мы знали названия книг, имена авторов, иногда было приятно хотя бы потрогать переплет. Мы были счастливы, что отец не запрещает нам снять книгу с полки и рассматривать картинки. Иллюстрации Доре к «Барону Мюнхаузену» рождали цепную реакцию — неуемную работу фантазии. Когда нам читали вслух, наступал общий праздник. Самой любимой книгой был «Робинзон Крузо».
— Не оттуда ли и по сей день Андреева «робинзонада»? — замечает Надежда Федоровна, когда мы снова остаемся вдвоем. — Любит путешествия в одиночку, да ведь какие — самые трудные, водные. Клязьму с ее притоками, кажется, всю изучил, плавал на байдарке по лесной речке Пра, по Северной Двине, по озеру Ильмень. Это уже теперь. А в предвоенные годы была у нас лодка «Джек Лондон», ею почти безраздельно владел Андрей. Басовы имели лодку с подвесным мотором; после смерти Ивана Карповича Геннадий Федорович иногда брал с собой на реку всех мальчиков, своих и наших. Где-нибудь на привале случайный сосед-рыболов восхищенно восклицал: «Ого, у вас четыре сына! И какие все ловкие, сноровистые». Мальчики, наши мальчики, что с вами сделала война!