Свиноферма коммуны, производящая бекон для экспорта в Англию, не сразу стала высокомеханизированным образцовым предприятием. Путь был труден.
Об этом я и рассказала. О хозяйской гражданственной тревоге стенкора Федора Баскакова, о бессонных ночах председателя Табалы, о сверхрадикальных мерах заведующего свиноводством Владимира Соболева: на самый отстающий участок дал наряд своей жене! Чуть до развода дело не дошло. А потом она так «заболела» фермой, что слабых поросят брала домой, из соски выпаивала. За свой беззаветный ударный труд награждена Вера Соболева орденом Ленина, но это уже позднее.
В конце очерка было упомянуто о посещении коммуны Асторами.
Мне понадобилось несколько английских фраз. Я пошла туда, где могла получить помощь. Дядя Ваня терпеливо прослушал два довольно длинных отрывка, которые я ему прочитала, и вставил нужные фразы.
Я редко показывала дяде Ване свои литературные опыты — стеснялась. Но тут, расхрабрившись, прочитала еще и концовку:
Творческий подъем ударного коллектива настолько велик, что его трудно не ощущать даже пораженному классовой слепотой врагу. Конечно, лорды не сознаются в этом. Легче отдать должное вещественным результатам нашей работы, чем признать преимущества системы.
Впрочем, мы не собираемся перевоспитывать лордов. Этим займется в свое время английский рабочий класс.
Пусть себе кушают наш бекон, а мы будем создавать гиганты пятилетки. Мы-то знаем настоящую цену вещам. Ни эта свиноферма, ни даже Днепрострой и Кузнецкстрой — не самоцель. Все наше строительство — средство для великой реконструкции человеческих отношений.
— Ну как? — спросила я. И уже неотвратимо скользя, как на санках с горы, от захватывающей дух смелости к знобящей робости, на всякий случай подстраховалась: — Редактору нравится!
Стало так стыдно, что загорелись щеки.
А дядя Ваня ничего и не заметил. Задумчиво сказал:
— Тут ты верно написала: мы действительно мерим все точной мерой, ценим настоящей ценой. Но нам легче это делать, мы живем в первом в мире Советском государстве. А каково было ему в самой консервативной стране бросить дерзкий вызов обществу, показать подоплеку буржуазной демократии, морали, лживость религии, фальшь семейных отношений, алчный грабеж богачами своих «младших братьев», стыдливо прикрытое показной филантропией. Но за тобой, Оля, должок, — спохватился дядя Ваня, — ты ведь оборвала тогда на полуслове.
Успокоившись, что разноса моему очерку, видимо, не будет, но и чуть-чуть задетая, что ему не уделено большего внимания, стала рассказывать.
Вообще к этому дню я уже успела так выговориться и дома, и в писательсксй среде, что мне порядком надоело повторять одно и то же. Сама почувствовала, что сценка — Шоу в хороводе детсадовских малышей — подана сусально.
Дядя Ваня поморщился.
А ведь на самом деле там, в коммуне, и этот эпизод был непосредственным, искренним. Просто я не сумела одухотворить его.
Не произвело впечатления на дядю Ваню и мое описание торжественного обеда.
После обеда гости отдыхали. Но не в приготовленных для них комнатах, а на лугу, на душистом сене. Автомашины стояли тут же.
Вечером Шоу и его спутники побывали в селе Ира, недавно объединившемся с коммуной.
Ни в Ире, ни в Кирсанове, когда гости уезжали в Москву, я не была. Осталась в коммуне, чтобы написать о ферме, реально демонстрирующей перед Европой и Америкой успехи советской экономики, коллективного хозяйства.
Ну, вот и все. Рассказ окончен, я вздыхаю с облегчением.
Не тут-то было! Любознательность дяди Вани не исчерпана.
— Оля, — говорит он, — вспомни еще что-нибудь характерное для самого Шоу, именно для него. Какое-нибудь его столкновение или хотя бы пререкание с друзьями-миллионерами. Ведь не могло же обойтись без этого? В чем-нибудь он выразил свое несогласие с леди Астор, подковырнул ее?
— Нет, что-то я не могу припомнить.
Дядя Ваня смотрит с укором:
— Эх, ты! А Владимир Киршон подметил. И очень существенное.
Берет «Правду», читает мне вслух:
— «В большой хлебопекарне коммуны леди столкнулась с работницей Пилипенко, долго пробывшей в Австралии.
Несколько наводящих вопросов, и леди вновь подходит к интересующей ее теме.
Леди. Была у вас в Австралии отдельная комната?
Пилипенко. Да.
Леди. А здесь?
Пилипенко. Здесь в одной комнате со мной живет пять человек.
Леди. Боже! И все же вы считаете, что здесь лучше?