У Сергеенко есть такие строки: «Немцев отогнали к Предтеченскому кладбищу...» И несколькими страницами дальше: «На правом фланге немцы были выбиты с Предтеченского кладбища».
Башта рассказал:
— Нам необходимо было овладеть господствующими высотами: Бархатный бугор, Зуева гора, район кладбища. Ведь отсюда немцы просматривали всю округу.
Когда сводный отряд перебросили с левого берега, основная задача стояла — занять этот плацдарм и держать его до подхода наших регулярных частей. Тут в домах сидели вражеские снайперы. Три дня отряд вел уличные бои. Отряд выполнил свой долг.
...Вот и кладбище. Большая часть его уже занята жилыми кварталами. Улицы Чернышевского, Белостокская... Но еще остался участок, где пока там и тут увидишь подновленную железную оградку, надгробный камень, покосившийся крест. И разбросанную горстку неухоженных холмиков. Значит, их уже некому навестить...
Иду между холмиками с чувством стыда и боли. Будто слышу грустно-иронический голос: «Что, Оля, ищешь мою могилу, как я когда-то искал могилу забытого Джемса Томсона?»
В руках у меня подснежники с луковицами корней. На безымянной могиле рою перочинным ножом ямки, сажаю цветы. Пусть проклевываются сквозь подтаявший снег каждую весну, пусть синеют, как маленькие озера, пока не построят и здесь новый многоэтажный жилой дом.
А тому, кто словно бы окликнул меня, хоть и не услышит он, хочется ответить:
— Нет, дядя Ваня, нет! Священны слова народной клятвы: «Никто не забыт и ничто не забыто!» Это о героях и мучениках Великой Отечественной. Но в широком смысле и не только о них.
Мы чтим память исторических деятелей, борцов за народное счастье, подвижников науки, литературы, искусства, тех, кого гордо называем светочами ума и таланта.
И тех также, кто пусть не блеснул ослепительно ярко, но все, что знал и умел сам, что черпал из сокровищницы ленинского наследия, из эрмитажей и грановитых палат мировой культуры и из недр души своей и щедро, каждодневно нес народу, — всех их мы любим и чтим.
И тебя, дядя Ваня, мы не отдадим забвению.
1972
ЧЕТЫРЕ ВСТРЕЧИ С ЮНОСТЬЮ ЮЛЮСА ЯНОНИСА
Повесть
Расскажите людям о бесстрашных юных,
За народ отдавших молодые годы,
На заре качавших колыбель свободы.
МАРКСИСТЫ И ЭСТЕТЫ
Маленький кабинет, обставленный старой добротной мебелью. Дубовый шкаф, вместилище столь редкостных книг, что от одного упоминания их у букинистов не однажды разгорались глаза, а у библиофилов перехватывало дыхание.
Вольтеровское кресло. На высокой тумбе письменного стола мраморная копия Венеры Милосской, очень хорошая копия, произведение истинного искусства.
Две полочки над столом заполнены множеством фарфоровых, металлических, деревянных фигурок.
Общий колорит комнаты — зеленый; целая гамма зеленых тонов от салатного до изумрудного. На восточных тканях — драконы. Среди женских украшений на туалетном столике — золотые змейки, янтарные саламандры.
— Как была, так и осталась на всю жизнь эстеткой, — с интонацией вызова говорит Евгения Владимировна. — Поклоняюсь красоте.
А ведь это она, Женя Дьякова, окончив в 1914 году Воронежскую гимназию, работала в конторе железнодорожных мастерских. И всегда составляла акты на производственные травмы так убедительно, что администрация вынуждена была решать конфликты в пользу рабочих.
Она не состояла в подпольном марксистском ученическом кружке, организованном ее братом. Но это ее, Женю, однажды среди ночи разбудила мать горячим шепотом: «Спокойно, спокойно, девочка, у Васи обыск. Дай я помогу тебе одеться». И... сунула ей за корсаж пачку прокламаций.
Спрашиваю Евгению Владимировну:
— У вашего брата бывал Юлюс Янонис, вы его помните?
— Юлюса? Разве его можно когда-нибудь забыть! Только мы звали его Юлий. Он приехал в конце лета, должно быть в августе, как раз в это время город уже захлебнулся беженцами. А всего несколько недель назад...
Из московской квартиры на проспекте Вернадского мы переносимся в Воронеж 1915 года.
Понятно, мы смотрим на него уже из сегодняшнего дня. Смотрим и невольно удивляемся. Ведь оставалось всего два года до великих социальных потрясений. Вот-вот рухнет самодержавие, полетят на свалку истории короны, гербы, мундиры... Неужели этого еще ничто не предвещает? Неужели во второе военное лето город, пусть и тыловой, может быть таким беспечным?
Фланирует по Большой Дворянской нарядная публика. Соблазнительны витрины магазинов. Из городского сада несутся бравурные громы духового оркестра. Дразнят, интригуют афиши кинотеатров.