Ошибается Рабичев, когда утверждает, что в начале 1917 года молодежная группа была единственной социал-демократической организацией в городе. Действительно, ведущие большевики-подпольщики, работавшие в Воронеже, находились в это время в ссылке. Но на некоторых заводах оставались социал-демократические ячейки, только законспирированы были накрепко.
Есть у Рабичева упоминание о том, что профессиональный революционер, старейший воронежский большевик В. И. Невский (Кривобоков) зимой 1914 года впервые связался с Дьяковым и Иппой. Слово «впервые» позволяет допустить, что в дальнейшем связь старшего товарища с ученическим кружком имела продолжение. Но, как пишет Рабичев, Невский вскоре был арестован и выслан. О деятельности молодежной организации он получал информацию от своей жены, постоянно жившей в Воронеже. Имел ли он возможность путем переписки что-то советовать, как-то помогать руководителям нелегальной большевистской группы — об этом никаких сведений нет.
Примечательно утверждение Рабичева, что «первой с.‑д. листовкой, выпущенной после февральской революции, в Воронеже была листовка воронежской ученической организации». К сожалению, ни одного экземпляра этой листовки не сохранилось.
Организационное собрание воронежских социал-демократов состоялось в начале марта в школе на Острогожской (ныне Пушкинской) улице, где директором был отец Мити Белорусца — Михаил Андреевич Белорусец. Оповещал о собрании «молодой человек в гимназической форме, оказавшийся Василием Дьяковым», — пишет в своих воспоминаниях член Воронежского ревкома, ныне здравствующий Иван Александрович Чуев. Был избран комитет РСДРП.
Какую же роль сыграл центральный ученический марксистский кружок? Прежде всего — подготовил кадры. Сразу после выхода из подполья молодые большевики Дьяков, Рабичев, Кольнер, Иппа, Карасевич, Прищепчик, Белорусец, Станкевич были направлены комитетом РСДРП на самые серьезные участки работы. Второе: через различные легальные общеобразовательные кружки, через легальную организацию «Семья и школа» было приобщено к идеям социализма очень много молодежи.
— А вы говорили, ничего большого ваша группа не сделала!
— Я имел в виду героическое. А это что же — обычная повседневная работа.
...Беседа наша с Дмитрием Михайловичем длилась, понятно, не один вечер. Это я тут все пересказываю залпом.
Сидели мы и за письменным столом, и во дворике под розовым облаком расцветающего урюка. Бродили по улицам Ташкента, где и наши воронежские парни и девчата помогали ему избыть нежданную беду — последствия землетрясения.
Многое расшевелили мы в памяти, но, кажется, так и не наговорились...
ПОЭТ
Мы оставили Юлия и Женю в гостиной Дьяковых. Листают журнал «Аполлон», обмениваются суждениями о живописи и поэзии. Кажется, раньше Янонису не попадал в руки этот журнал.
Как приятно встретиться на его страницах с земляком.
Чюрлёнис! (В то время писали — Чюрлянис). Художник-музыкант, буквально напоивший иные из своих пейзажей звуками флейты, скрипки, а то и бесхитростного пастушьего рожка. «Соната весны», «Соната солнца»... У этого человека было детски непосредственное и детски сказочное восприятие мира. Он, как ребенок, любил рисовать солнце.
Янонис с нежностью рассматривает репродукции. Он рад, что русские друзья знакомы с Чюрлёнисом.
В отделе поэзии журнала Максимилиан Волошин, Тэффи, Сологуб, Ахматова, Бальмонт, Блок, Брюсов, Мандельштам, Игорь Северянин и еще многие. Тут и подлинные звезды первой величины и литературные кометы.
«Аполлон» в начале своего существования декларировал, что целиком посвящает себя искусству. Но ведь искусства не было, нет и не будет вне политики.
А Женя как-то не вдумывалась. И только теперь, когда эти стихи, морщась как от боли, вполголоса читает Янонис, ей стыдно за свой любимый, такой «высокоэстетичный» журнал.
Благословлять войну — какое беспримерное ханжество!
А с картин Рериха война глядит совсем иным ликом. Еще не сама война — ее предчувствие.
Среди зубчатых скал поднял голову чудовищный змей. Из его зева рвется исступленный вопль, и все вокруг цепенеет. Это «Крик змия».
«Град обреченный». Глубокой ночью огненно-кровавый пятнистый удав опоясал кольцом город, преградил пути к спасению. На художественной выставке 1915 года картина так поразила Горького, что он купил ее. Рериха, как бы предсказавшего неисчислимые бедствия войны, Горький назвал величайшим интуитивистом современности.