Из «Громокипящего кубка» читали, будто пили, из «Четок» — словно молились. В общем, «измы» были представлены в полном ассортименте.
Было много хорошей музыки, а в антрактах, как обычно, чай с бутербродами. Для литовцев — их национальный сыр с тмином, появившийся в Воронеже.
Янонис был весь вечер задумчив, даже грустен.
— А потом он нам ответил, — говорит Евгения Владимировна. — Дал для журнала стихотворение «Поэт» на русском языке. Мы прочитали его, когда уже расстались с Юлием навсегда.
Евгения Владимировна понимает, конечно, что стихотворение было адресовано гораздо большей аудитории. Всей молодежи, всей художественной интеллигенции страны. Янонис высказал здесь самое сокровенное, объявил свое кредо.
Но ей казалось, что он ответил именно им — эстетам из свиты Жени Дьяковой.
— Нас пленяли «перья страуса склоненные». Нас влекла страна грез, хотелось уйти в нее от пошлости жизни, да, вероятно, и от ее бурь и катастроф.
Янонис провозгласил:
Назревали великие битвы.
Вскоре мы узнали, как встретили революцию любимые нами поэты. Блок написал «Двенадцать». Мы были счастливы: Блок с нами.
А Бальмонта мы увидели весной 1917 года в Воронеже. Он сидел на театральной сцене томный, бледный и длинными пальцами перебирал тюльпаны.
Поэзо-лекция была не столь музыкальной, сколь манерной. А коснувшись жгучих вопросов дня, он сказал, что войну надо вести до победного конца, что к Временному правительству следует относиться с безусловным доверием, что братанье немецких и русских солдат — провокация.
Вот до какого позора дошел Бальмонт. Сначала заигрывал с революцией, а потом предал ее. И как логический конец — очутился в белоэмигрантском лагере за границей...
...Янонис еще с начала шестнадцатого года был в Петрограде. Вдруг письма от него в Воронеж оборвались. Дошли вести, что Юлий в тюрьме.
Февральская революция. Он свободен. В первых рядах литовских большевиков в столице, политический агитатор, трибун. Участвует в работе Апрельской конференции, слушает Ленина.
А в июне Василий Дьяков, потрясенный, вошел в комнату сестер: «Женя, вот письмо от Янониса. А его... уже нет...»
Запинаясь от волнения, рассказал: из тюрьмы Юлий вышел смертельно больным. Спасти его было нельзя. Туберкулез сделал свое дело.
Но друзья ухаживали за Юлюсом, дежурили у его постели.
Этого Янонис позволить не мог. Он считал (так и написал в письме), что каждый день, каждый час, проведенный товарищами возле него, отнят у революции.
Он решил, что последнее и единственное, чем он может теперь послужить общему делу, — это освободить товарищей от забот о себе. Пусть эти возвращенные часы будут отданы революционной борьбе.
И он лег на рельсы, под паровоз...
Евгения Владимировна утверждала, что письмо было адресовано Янонисом лично Дьякову. Ни доказать это, ни опровергнуть теперь уже невозможно.
Может быть, она все-таки ошиблась. Ведь Янонис оставил общее письмо друзьям, а в своем завещании сказал, что попрощаться с каждым и написать отдельно он уже не успеет.
Письмо Янониса читали в кружке. Глубоко горевали. Не соглашались сердцем с его решением. Он нужен был партии до последнего своего дыхания. Но никто не осуждал. Не малодушием, а подвигом был этот, пусть и ошибочный, шаг.
И гимном всепобеждающей жизни звучат прощальные стихи Янониса:
Первая книжка стихов Янониса вышла в Воронеже в 1918 году на литовском языке. Подготовило и издало ее Петроградское бюро литовских большевистских секций.
Вверху титульного листа написано:
В Воронеже есть теперь улица Юлюса Янониса. Восстановлено разрушенное в 1942 году бомбежкой здание бывшей II мужской гимназии, где учился Янонис. На стене здания мемориальная доска.
Сохранился дом, где на нижнем этаже слева была квартира Дьяковых. Это был дом № 1 по Большой Дворянской улице, а теперь № 7 по проспекту Революции. На крыше его необычные для облика сегодняшнего города архитектурные украшения — вышки в старорусском стиле.