Весной, когда он был в отпуске, Владик веселился, прыгал, отдавал ему честь. А теперь подошел к постели и так тяжело вздохнул, будто взрослый.
Стала я его купать, культя задрожала, и я вся дрожу. Он одно просит: «Мотя, отвернись, Мотя, не гляди». А я уже духом окрепла. «Нет, — думаю, — нельзя отворачиваться, надо привыкать».
Положили его в госпиталь в Боброве. Приехала проведать, говорят — кровохарканье открылось. Тут я его на рентген носила. Врач посмотрел: у него от удара в грудную клетку ребра крест-накрест и плевра нарушена. Поэтому и кровохарканье было, а легкие чистые. Хоть одной бедой меньше!
...Шло время, затягивалась, заживала рана. Можно стало ходить на протезе. Владик похвастал ребятам во дворе:
«У моего папы опять настоящая нога».
«А костыли куда же?» — заинтересовались товарищи.
«Я их на дровосеке порублю и в печке сожгу», — заявил мальчик.
В марте Фролов уже работал в Боброве заведующим районным земельным отделом, потом секретарем райкома партии по кадрам. Но любимым его делом всегда была техника. Да и какая это жизнь — на два дома. Ему пошли навстречу, направили в МТС. Здесь он заведовал мастерской, работал главным инженером.
Конечно, не все это так просто было, как теперь пишется и рассказывается. Нелегко человеку, бравому удальцу, оказаться инвалидом.
— Однажды пришла домой, на столе пол-литра, осталось на донышке, а он не поет, а как-то приговаривает страшную, изуродованную частушку:
Увидел меня:
«Мотя, жена моя, красавица, умница, прощай...»
Я душой обмерла, а говорю строго:
«Далеко ли это ты, Василь Михалыч, собрался? И надолго ли?»
«Отпусти меня. Не пара я тебе теперь. Не хочу тебе жизнь загораживать».
И так я по-бабьи испугалась: как же я останусь? Всегда он мне был советчиком и опорой. А он будто прочитал мои мысли и на них отвечает:
«Ты на своих ногах твердо стоишь. Мой костыль тебе не подпора».
Тут и ругала его, и уговаривала, и сама чуть не без памяти.
«А сын? Сына как делить будем? Подумай об этом».
Больше такого разговора у нас никогда не было.
3
В одну из поездок по тракторным бригадам Матрена Федоровна рассказала:
— Зимой сорок шестого года ремонт проходил еще в очень трудных условиях. В гильзы от миномета нальем керосина, вставим тряпичные фитили и освещаем мастерскую. Кому надо поярче, на проволоку намотает паклю, окунет в мазут и работает при факелах. Дым, копоть. Одна старушка пришла к сыну, испугалась: «Вот он где — ад!» А сын засмеялся, говорит: «Нет, мама, когда я в танке горел, там, точно, жарко было. А тут у нас рай. Скоро цветочки зацветут».
И правда, после фронта какие трудности могли людей устрашить! Наскучались по своему делу.
К женщинам мужчины стали внимательней, заботливей. Никак не давали подымать тяжелое. «Вам, говорят, неподсильно». Иной раз и сама удивишься: неужели это мы были в Коротояке? Гусеницы с подбитых танков на себе тросом тащили. Головку блока, случалось, в одиночку ворочали, а в ней семьдесят килограммов!
Выходит, «рай» наступил и для них, и для нас.
И такое в нашем дымном и чадном раю поднялось соревнование, что тракторы, как с конвейера, из мастерской выскакивали. По сводкам стало видно, что наша МТС закончит ремонт первой в области.
Меня вызвали в обком. Сидит завсельхозотделом и еще один товарищ, я его узнала, в редакции видела. Он спрашивает: «Вы, кажется, перешли на узловой метод?»
Досадно мне стало, что он со слов думает статью писать, отвечаю: «Когда корреспондентам «кажется», много в газете опечаток бывает (хотелось сказать — вранья, да постеснялась: все-таки в обкоме сидим). Приезжайте, говорю, поглядите».
Он еще вопрос: «Верно ли, что в вашей мастерской...»
Я даже не дослушала: «У меня лично мастерской нет, есть мастерская Шишовской МТС».
Завотделом усмехнулся: «Что-то ты сегодня, Тимашова, такая наперченная?»
Я говорю: «От работы оторвали, а видать, без особой надобности».
Он опять усмехнулся: «Ну, извини, пожалуйста, долго тебя не задержим. Заполни вот анкету и автобиографию напиши: есть указание личные дела наново завести».
Уехала... и не догадалась.
Прошло сколько-то времени, вдруг слышу по радио: «Кандидат в депутаты Верховного Совета...»
Меня так жаром и обдало. И радостно, и страшно. В одну ночь снова прожила всю свою жизнь. И три бабушкины «награды» вспомнила. И мамины руки, тоже все в узлах от ревматизма. И как нам в Москве Надежда Константиновна сказала: «Советская женщина — хозяйка своей судьбы».