Тут откуда ни возьмись старичок, говорит: «Мед ломать и медведь умеет. Но, между прочим, эта пчелка наша, колхозная. Не троньте. Мы ее вместе с маткой пересадим в улей».
Те, кому меду захотелось, спорят: «Почему ваша, на ней клейма нет».
Дедушка их совестит, убеждает, что пчела «потерпевшая» — ее сюда загнала война.
Слово за слово, пошел разговор: много ли корысти колхозу в одном улье и, если пчелы не погибли, где же остальные? «В лес подались, в партизаны, — говорит старик. — Но мы их скличем!»
Так и возродилось в колхозе пчеловодство.
Матрена Федоровна приумолкла, идет береговой тропкой. Меня уже не тянет вспоминать о седой старине, о первых поселенцах здешних мест и их древних промыслах. Совсем иные думы. Война, война, сколько она принесла разорения!.. Сколько пришлось начинать заново!
У изгиба реки небольшой овражек. Вот он открылся перед нами. Оказывается, мы в лесу не одни. Внизу стоит полуторка с опущенным бортом. Два парня и раскрасневшаяся молодица швыряют в нее песок — только лопаты мелькают.
— Когда, Ваня, новоселье? — спрашивает Тимашова, поздоровавшись.
— Осталась наружная штукатурка, — отвечает один из парней. — Садитесь, Матрена Федоровна, подвезем на горку-то. Здесь крутой подъем.
— Мы, может, и не отказались бы, — серьезно говорит Матрена Федоровна, а в глазах смешок, — да не хотим тебя в затруднительное положение ставить. Кого же ты в кабину посадишь: директора, писателя или молодую жену?
Вот лукавая женщина! Умеет задорным словом поставить человека в тупик.
Но она недолго подтрунивает и тут же говорит, что мы еще побродим. А в сущности-то возвращаться пора. Василий Михайлович ждет нас ужинать. И едва машина скрывается за деревьями, мы тоже поворачиваем в обратный путь.
— Комбайнер наш. Строится, — коротко говорит Матрена Федоровна. — Женился недавно.
Опять идем молча, наслаждаясь тихой красотой осени.
У меня перед глазами какое-то радужное цветение.
Ах да, свадьба! Вчера в Коршеве было шесть свадеб.
Я зашла к Марии Ивановне Тринеевой и не застала ее дома.
— У чеботаря, набойки мне подбивает, — объяснила ее пышущая здоровьем дочь Рая, — чтобы смело плясать:
Вторая девушка подхватывает:
Изба полна молодежи. Юный историк Шурик открыл материн сундук. Из сундука вылетают старинные наряды: юбка зеленая, юбка вишневая атласная, золотистая кофточка, мужская рубаха с вышивкой.
Что же это тут затевается?
Входит Мария Ивановна (ее все еще хочется звать Машей: стройная и румянец не угас). Я жду, что она станет бранить сына за учиненный разгром, но она озабоченно спрашивает: «Все нашли?» — и вынимает еще охапку чего-то цветного.
— Раина подружка — Тоня Козлова — замуж вышла, — поясняет она мне. — Нынче второй день гулянье. По обычаю — надо рядиться.
Маскарад несложный. Ребята одеваются девушками, девчата — парнями.
Что из того, что Рая — колхозная звеньевая, а Нюся Пономарева — фельдшер, приехала в отпуск из Заполярья. Обе они воронежского корешка: плясуньи, частушечницы, и любая работа в руках кипит. Не отстанет и третья подруга — Маня. Сейчас она очень сосредоточенна — наводит углем усики. Она уже в необъятных галифе, в русской рубахе, расшитой сиреневыми и зелеными нитками.
— Митрошина... приданая рубашка, — говорит Мария Ивановна, — не пришлось износить. Тут все двенадцать, в сундуке... Сколько лет над ними слезы роняла. А теперь думаю: пусть будет молодежи удовольствие, пусть дети веселятся, и я с ними порадуюсь.
Свадьба в соседнем дворе. Уже родня пошла за сватами, сейчас они приведут молодых, а ряженые станут в дверях и не пустят, пока не получат выкупа. Войдут молодые с гостями в избу — стол занят, сесть негде, снова откупайся.
Меня зовут поглядеть на свадебную игру. Уверяют: стесняться нечего. Там вся улица будет!
Действительно, зрителей всех возрастов вокруг избы множество. Но героев торжества еще нет. Нет и гармониста. Девушки с огорчением, но не без задора сообщают, что он вчера порвал мехи, так гуляли! Все утро клеил, а теперь гармонь сохнет. Придется другого звать.
Пока пляшут без музыки. В одной группе развлекает людей высокий старик, явно успевший «зарядиться». Сначала он изображает в лицах нерадивую жену, которая и стряпает-то «на скорую ручку, комком да в кучку»; беспечного мужа, у которого «всякого нета припасено с лета»; лодыря-сына, что «велик телом, да мал делом». Потом, взгрустнув, балагур затягивает песню солдатки о муже — герое турецкого похода — и его «неустрашимой любви»: