Василий с полным вниманием выслушал мой назидания. Но когда я напомнила ему, что «Комсомольская правда» посвятила специальную полосу парням-доярам, выдохнул сокрушенно:
— Да ведь те ребята стали доярами по сознательности. А я — через свою глупость и через свою любовь...
После такого доверительного признания я настроилась услышать нечто лирическое и была разочарована, когда Василий деловым тоном спросил:
— Вы видели пресс-подборщик? Знакомы с принципом его работы?
Похоже было, что парень застеснялся и уводит разговор в сторону. Любопытством его можно было только вспугнуть. Оставалось вооружиться терпением. Я постаралась мобилизовать в себе весь запас интереса к сельскохозяйственной технике.
Василий воодушевился, рассказывал взахлеб:
— Учился я на курсах, имел в виду стать комбайнером. Но тут получил наш колхоз самоходный пресс-подборщик. Матрена Федоровна спрашивает механизаторов: «Кто на нем желает работать?» Старые комбайнеры сомневаются: еще неизвестно, что за машина, может, ломаться будет. Люди они детные, им нужно твердое обеспечение. На своих-то привычных марках они, зажмурившись, любой хлеб не стригут, а бреют.
А я — новичок. Мне что ту, что иную машину — все равно осваивать. Согласился. Василий Михайлович Фролов, наш колхозный инженер, стал со мной отдельно занятия проводить.
«Вот, — говорит, — смотри, ничего тут особо хитрого нет: у него двойная рама, а в середине поршень. И прижимная плита, чтобы уплотнять сено. Забирает он сено подборщиком, подает в мялку. Сено стремится сохранить Свой объем, а поршень его сжимает. Вязальный механизм вроде как у швейной машины, только иглы две. Проволока закладывается в барабан сразу на двух катушках, по тридцать шесть килограммов на каждой. А мотор наверху, на площадке. Вот видишь, и баранка — рулевое управление, и тормоз».
За недолгий срок машину я понял и стал на ней работать. Поначалу сильно умаривался. И не то чтобы руки или ноги уставали, а каждая жилка во всем теле — нервная система, что ли.
Но это не потому, что я попал на пресс-подборщик. И на комбайне в первые дни так же себя чувствуешь. Все время ушки на макушке: не скребет ли где железо об железо, не тарахтит ли в барабане. Глаза все проглядишь — не напороться бы на какой посторонний предмет.
А когда обвыкнешь, напряженности будто не было. Истаяла, как роса на траве. Все становится простым и ясным. Видишь не только рычаги, цепи да гайки, но и всю картину работы, и всю окружающую местность.
Так и я все увидел.
Луг у нас вперемежку с лесом, и речка тут же — в прятки играет. Пройдешь машиной один гон — и ты на опушке. Ландыши давно отцвели, но кажется, еще наносит ветерок их дыхание. Шиповник только что стоял такой розовый, будто в зарю окунулся, а теперь заря с кустов на землю пала. Сесть бы на этот ковер с любушкой в обнимку да соловьев слушать. Они тут безо всякой дисциплины средь бела дня свищут.
Развернешь машину в обратный путь — речка из-под старой вербы вынырнет, течет не течет, лилий на ней — как гусенят на ферме. Но, между прочим, учитель-пенсионер Черемухин — его все село Гаврилычем зовет — говорит, что слишком большая флора для реки вредна — заболачивает ее.
На лугу сено скошенное, подсохшее лежит в валках. Самоход мой движется: подбирает и прессует, подбирает и прессует и тюки рядками кладет, как комбайн копны. А следом двое колхозников кидают их вилами на машину.
Красивая картина! И чувствую я себя не зрителем, а как главное действующее лицо. Воздвигся на штурвальной площадке и возомнил. Капитан. Нет, хватай выше — царь природы!
Все мне будто бы покоряется. Пожелаю — облака на небе в один стог смечу, велю дождю по графику идти. Задумаю — речку из тины, из ряски выпростаю, отомкну родники на дне, налью до крутых бережков живой водой.
Вот куда меня воображение занесло. В какие масштабы.
В статьях иногда пишут: мечта — крылья человека. Сам Владимир Ильич советовал мечтать, чтобы представить коммунизм явственно и бороться за него.
Но я так думаю: мечтать надо разрешать только умным. Из их фантазий лет через сто космические ракеты получаются и всякие полезные вещи.
А если, например, бюрократ замечтает, он непременно придумает для украшения планеты себе памятник при жизни поставить. А если первобытный балда, как я, — тут такое сотворится чудо-юдо... курам на смех, людям на потеху.
Вот прессую я в тот июньский денек сено, и что-то надоело перед самим собой нос задирать. Здраво говоря ни облаками, ни соловьями дирижировать я пока не в силах. Вся моя власть над природой — в машине, на которой я сижу. Что она умеет, только то и я могу.