— Первый в колхозе парень-дояр, это же понимать надо, ценить! А вы, пересмешницы...
Потом, должно быть, меня в дверях заметил, добавляет погромче:
— Как думаете, товарищи, не подсказать ли нам правлению: вынести благодарность доярке Розе Коняхиной, что приворожила мужа не только к себе, но и к своей профессии?
Женщины в ладоши захлопали:
— Подсказать, подсказать!
Взглянул я на Розу. У нее щечки горят, глазки блестят — довольна. А когда она довольна, разве я могу сердиться!
В общем, труды мои заметили все, кроме, кажется, Матрены Федоровны. Она приедет на ферму, с женщинами беседует, а мне поклонится молча, и дело с концом. Будто это в порядке вещей, что я тут хлопочу, да еще с пяти утра.
Стало меня нетерпение разбирать: когда же председатель поинтересуется моим доярством? Наконец дождался! Тащу однажды в коровник охапку сена. Она остановила меня и спрашивает, да так заботливо, сочувственно:
— Ну что, Вася, нашел ужака?
Я опешил. От неожиданности отвечаю с полной серьезностью:
— Нет, Матрена Федоровна, как сквозь землю провалился.
Она потянула меня за край воротника и шепчет на ухо:
— А я тебе еще тогда хотела сказать: непременно должен вылезти, раз он из собственной шкуры вылазит.
И пошла к дояркам. Не улыбнулась, даже бровью не повела.
Любит наш председатель пошутить!
УЧИТЕЛЬ ЧЕРЕМУХИН
Очерк
Председатель колхоза «Память Кирова» Матрена Федоровна Тимашова с потемневшим от горя лицом сидела в правлении и по телефону просила кого-то прислать из Боброва духовой оркестр. Ей, видимо, отказывали, ссылаясь на то, что в колхозе есть свой, самодеятельный. Тимашова настаивала:
— Наши ребятки, кроме «Вы жертвою пали», еще ничего не умеют. А нужны Шопен, Моцарт...
Голос человека, говорившего на том конце провода, вдруг отчетливо загудел на всю комнату:
— Да что за особа такая? Что вы там, генерала, что ли, хороните?
— Хороним народного учителя, — ответила Тимашова.
— Народного? — недоверчиво переспросил рокочущий голос. — Разве по вашей школе присваивали?
— Мы ему присвоили. Народ, — сказала Тимашова и захлебнулась слезами.
Должно быть, ее плач отдался резонансом там, в служебном кабинете.
— Ладно, — пообещал смягчившийся голос, — будет вам Шопен. Только не задерживайте. В девятнадцать ноль-ноль во Дворце культуры вечер танцев.
...Двое мужчин внесли в правление красный бархатный занавес, снятый в клубе.
— Куда его, Матрена Федоровна?
— Сюда-то зачем? Сразу грузовик и застелем. — Она тяжело поднялась с места, медленно пошла к двери.
Хоронили Черемухина всем селом. Почти каждый здесь — его ученик. Одни еще молодые, у других уже дети институты кончают.
Отстучали по крышке гроба комья стылой ноябрьской земли. Легли на выросший холм венки из сосны и живая алая герань из колхозных горниц.
Смолкла медь оркестра. Слышнее стали всплески рыданий. Но вот и они угасли. Кажется, все. Мир праху...
И вдруг подступил к Тимашовой «вооруженный отряд» — люди с охотничьими ружьями. Старейшина, знатный комбайнер, попросил:
— Товарищ председатель, разрешите, мы в память Василия Гавриловича дадим прощальный салют?
Тимашова растерялась.
— Ну, пожалуйста, позвольте. Ведь он нас не только математике учил — рыбаками, пчеловодами, охотниками сделал.
В глазах у Матрены Федоровны вспыхнул ответный огонь. Но виснет у нее на руке только что неподвижная, как изваяние, вдова.
— Нельзя! Он не велел. — И к мужчинам: — Помните его «железный закон»?
Охотники потупились: как не помнить? Бывало, едва поднимутся со своим наставником из леса на взгорье, к селу, он им: «Стоп! Ружья разрядить. Стволы зачехлить». Никто никогда не преступил закона.
Теперь лишь один парнишка робко заикнулся:
— Мы же все меры безопасности...
Вдова неумолима:
— Нет!
Так и разошлись без салюта.
А жаль.
Рядом со скорбным живет светлое.
Вспоминаю.
Весной (кажется, это было в мае) мы с Матреной Федоровной рано утром побывали на животноводческих фермах и возвратились на усадьбу правления колхоза. Солнце поднялось уже довольно высоко. Двор усадьбы был покрыт яркой зеленой травой, цвели одуванчики. Посреди двора, рядом со срубом старого колодца, где теперь колонка водопровода, стояла девочка и горько плакала. Девочка была совсем-совсем маленькая, я подумала, что ей лет шесть, но после узнала, что ей восемь и учится она во втором классе.