Матрена Федоровна спросила ее:
— Тебя кто-нибудь обидел?
Девочка ответила:
— Я проспала восход солнца. Учительница нам сказала, что надо увидеть и запомнить, как всходит солнце, а мама меня не разбудила, боялась, что я не высплюсь.
Девочка снова заплакала. Матрена Федоровна погладила ее по голове:
— А ты в другой раз скажи мне, я тебя обязательно разбужу.
И так это сказала — не в шутку, а серьезно, участливо, — что девочка поверила, успокоилась. Ведь в колхозе даже дети знают, что председатель встает раньше солнца.
Потом мы поехали на поля. Матрена Федоровна о чем-то задумалась, и я не отвлекала ее вопросами. Неожиданно она сказала:
— Наверняка та учительница из-под крыла Василия Гавриловича. Он ей привил любовь к природе, а теперь она малышкам...
Уже вслух в размышляла, как это важно — встречать восход солнца, слышать, как распускаются почки на деревьях, чувствовать оттаявшую землю, аромат цветущего луга. Она говорила, что недостаточно принести в колхозы городскую культуру, чтобы удержать молодежь в селе. Это одна сторона. Другая, может быть, еще более важная — воспитывать в людях чувство единения с природой. «Тогда мы и кадры свои закрепим!»
Конечно, это был слишком прямолинейный вывод, рассуждение с точки зрения председателя колхоза. Тимашова сама отлично понимала это, но понимала и то, что с любви к земле, на которой прошло босоногое детство, к росистой луговой тропинке, к перелеску, насквозь исхоженному с грибным лукошком, начинается лучшее в человеке.
— Думаю о той девочке у колодца, — сказала она. — Всем бы нам такое чувство ответственности.
Я шутки ради напомнила Матрене Федоровне огорчительную и одновременно забавную историю. Мы с фотокорреспондентом журнала «Советский Союз» Станиславом Кропивницким чуть ли не целую неделю ездили на Битюг, чтобы «подкараулить» восход солнца. Я должна была написать очерк о молодежи колхоза, он — дать цветные иллюстрации. Все было уже готово, а восход солнца никак не удавался. Взглянет Станислав: «Нет, не годится! Небо какое-то желтое, однотонное, как портянка. А мне нужны алые паруса облаков, симфония красок!» И опять откладываем съемку. Ну и досадовал же он!
Тимашова смеется. Потом с хозяйской озабоченностью говорит:
— Мы сами красоту земную создаем сегодня. На завтра нельзя откладывать. Тут все в наших руках!
Я понимаю глубинное течение ее мысли. Это раздумья уже не только о царстве природы, но и о нашей жизни.
— Вы ведь Черемухина знаете, учителя-пенсионера. Приглядитесь к нему получше, прислушайтесь. Он не только друг природы, он ее поэт. Он сразу и в настоящем дне, и в будущем.
Я Черемухина мало знала и удивилась словам Тимашовой. Мне он казался суровым человеком — глыба такая, с нависшими бровями.
И вот как-то собрались вечером на лавочке возле правления: группа колхозников, Тимашова (редкий случай — присела отдохнуть), ребятишки — то к старшим жмутся, то балуются, носятся друг за другом, вокруг да около. И Черемухин как раз подошел.
Завязался разговор: почему село назвали Шишовкой? Пожилой колхозник сказал:
— Потому, что помещик показал крестьянам шиш при освобождении от крепостной зависимости, не дал земли.
— А может, — заметил Черемухин, — потому, что сюда подходил Хреновской бор, и дали ему имя по обилию шишек сосновых. Теперь отодвинулся бор подале, но и дубравы и липняки стоят могучие. Удивительное оно, наше Прибитюжье.
Матрена Федоровна подавила вздох и вроде клонит на свое:
— Мы больше на равнине, в поле. А уж воздух там — пей всей грудью, особенно когда хлеб зреет.
Вообще-то она, видно, подзадоривала Черемухина, чтоб разговорился.
Начал он с ноткой обиды:
— Я, Матрена Федоровна, полевые станы никогда стороной не обхожу. Где, скажите, Черемухин с лекцией не был? Кого не учил, чему сам не учился? По гибридной кукурузе хоть сейчас экзамен готов сдать. И все ваши сложности вижу. А хочу одного — чтобы поняли люди: мир шире колхозного угодья. Труд — отец богатства, земля — его мать. Это еще Маркс напоминал. Но земля — это не только пашня, это и леса, и луга, и воды, и все ее дикие обитатели; а человек — над всем! Человек должен пить из чаши природы, это законно. Только знать надо, что в ней, сколько чего. Нельзя допустить, чтобы она обнищала. А и богаты они были, наши края!
— Были? — задиристо вступил в разговор молодой тракторист. — Кто-кто, а наш райцентр может погордиться: испокон веков на его гербе бобр. И теперь неоспоримо — вон сколько дерев подвалено. Мы там сено возим с Большой поляны, нагляделись.
Черемухин уже настроен миролюбиво: о чем тут спорить — бобры на памяти нынешнего поколения были истреблены, бобры возродились. Хвала и честь Государственному заповеднику, расселившему своих питомцев. И самим новоселам, что обжились.