Рабочий день Тимашовой начинался до рассвета и заканчивался иногда за полночь. Обычно полдня, с утра, она ездила по полевым бригадам, по фермам, по строительным объектам. Завтракала дома часов в двенадцать дня, а обедала и ужинала сразу уже перед сном. После завтрака снова ездила по полям, принимала людей в правлении как депутат Верховного Совета СССР и как председатель колхоза, проводила «летучки», заседания правления. А еще ведь вызывали в Бобров, на сессии и пленумы, или в Воронеж, а то в Москву. Случалось, посылали в зарубежные поездки. В общем, ее рабочее время было уплотнено до предела.
Я старше Матрены Федоровны на одиннадцать лет И такую нагрузку выдерживать не могла. Поэтому я обычно проводила с ней половину дня, первую или вторую. А остальное время беседовала с людьми, просматривала свои записи, а нередко просто уходила гулять в лес, в луга. Там тоже были и интересные встречи, и счастье общения с природой.
Случалось, передо мной внезапно возникало чудо. Всякий раз новое. Никогда больше не повторявшееся. Расскажу сейчас об одном.
Была осень. Я шла спокойно по дубраве, спускалась к реке. И вдруг у одной излучины остановилась ослепленная. Река текла жидким, расплавленным золотом. Впрочем, нет, это мне подвернулось заштампованное литературное сравнение. Я никогда не видела жидкого текущего золота. Но, дочь пчеловода, я десятки раз видела текущий мед. Тяжелой, медленной струей он выползал из лотка медогонки и плыл в подставленную липовую кадку. Так вот, река струилась медом. Колдовская река Битюг. Вся, до самого дна, она была пронизана пламенем солнца и золотом царственных дубов. Казалось, если воду зачерпнуть и поднести ко рту, глотнешь не ее, а что-то густое и сладкое. И даже листва, занесенная в реку, не была лишней... В непроцеженном меду также попадаются кусочки воска, иной раз еще живая пчела.
Долго я не могла двинуться с места, боясь вспугнуть чудо. После приходила сюда нарочно в то же время дня, но ни разу ничего подобного не увидела. Завидую Черемухину. Ему, должно быть, такое чудо открывалось не однажды.
Рассказывает колхозница Мария Ивановна Болычева:
— Вид у него был суровый, а сердце доброе. Желанный он был и стоумный. У них с Матреной Федоровной вроде распределение труда получилось: мы, женщины, к ней шли со своими бедами (ту сноха оскорбила, «чернокошкой» обозвала; у той сын пьяный дерется), а мужики — к нему, к Василь Гаврилычу. Был такой случай: девка в подоле принесла. Отец ее, весь злостью налитый, как змей ядом, идет к Гаврилычу: «Посоветуй, что делать: его, стервеца, порешить или ее из дому выгнать?»
А он, Черемухин, вроде колдун-ведун. Глядит прямо человеку в нутро и знает, как его злобу унять, на добро наставить. Заперся с тем отцом в горнице. Какие слова говорил — никто не слышал, даже Валентина Николаевна. Только вышел от него мужик как подмененный — совсем смирный. Бормочет себе под нос: «Живое должно жить, живое жить должно». Значит, Гаврилыч его мысли от обидчиков отвел, а на безвинного младенца повернул. Спустя время глядим — и тот непутевый ухарь поумнел. Уже потомству своему деньги в конверте посылает. А скоро и с девкой обратно сошелся. И живут по сей день. Ей-пра!
Теперь совсем смешной факт. Один старик приревновал свою бабку к соседу: долго они у колодца стоят, разговоры разговаривают. Всю жизнь из общего колодца воду брали, а тут нашел тот, первый, старик свидетелей, что колодец его отец строил, а сосед участия не принимал. Обгородил колодец, запер на замок. Соседу сказал: «Ты у меня мою бабку на старости лет не отобьешь! Ходи за водой на другой край улицы». А это не близко, ветхому человеку не под силу, и послать некого — старуха у него померла, дети разъехались кто куда.
Тот, первый, старик партийный. Его дело на ячейке разбирали. Стыдили, строгим выговором наказывали. Обещал исправиться, а сам опять за свое. Только Гаврилыч и помог, вразумил старого дурака. «Ты, говорит, молчун, вроде меня, а сосед твой балясник. Он всякие байки плетет, а жена твоя разинет рот и ахает. В клуб она не ходит, телевизора у вас нет, и соседей, кроме него, никого. Бабке-то скучно. Ей человечий голос нужен. Я тебе открыто советую: вместо того чтобы колодец замыкать, выйди к ним, да постой, да послушай. Может, и сам разговоришься». Сломал хозяин огорожу у колодца, опять обоюдно воду берут. Только чаще стал сам с ведрами пыхтеть, а старуху по возможности ослобоняет... Говорят, телевизор хочет купить.
— Ох, Гаврилыч, Гаврилыч... — вздыхает Мария Ивановна. — Когда моему брату ударило давление в голову, и ударило сразу, насовсем, я плачу, тоскую, а он говорит: «Мне бы такую легкую смерть, как твоему брату».