В сад дети нижних жильцов приходили только по Сашиному или моему приглашению.
О планировке сада и его главных деревьях я уже рассказывала.
Там, где кончалась последняя ровная площадка и начинался обрыв, повторяя его выступы, тянулись заросли обыкновенной воронежской сирени; в двух местах они образовали естественные беседки. По обрыву росли полынь, чернобыльник, редкие кустики бузины. Внизу были канава и забор, граничащий с соседней, совсем крутой улицей.
В верхней части сада, справа, куда торцом выходил Красный дом, была специально устроена большая круглая беседка из желтой акации, а в ней вбит в землю круглый стол, опоясанный скамейками. Когда дедушка умер, кусты уже никто не подстригал и они выросли высокие.
В бабушкином саду категорически запрещалось лазить по деревьям, садиться на траву, рвать какие-либо цветы, кроме одуванчиков.
Разрешалось делать свистульки из стручков желтой акации и в гроздьях сирени искать пятилепестковое счастье.
Только дяде Ване закон был не писан. Этот сорокалетний человек мог взобраться на верхушку тополя и рассказывать нам, сгорающим от зависти, что оттуда видно. Живописать извивы реки, остров с цейхгаузом Петра I, превращенный в яхт-клуб, парусные лодки на стремнине, а за рекой до самого горизонта — степь.
Калитка в нижнем заборе была всегда на замке, а ключ хранился у бабушки. И дядя Ваня, не задумываясь, перемахнул однажды прямо через забор, так как уже вечерело, а по той, соседней, улице было ближе спускаться к реке.
Но самое большое святотатство совершал он в летние месяцы постоянно.
Ранним утром можно было наблюдать такую картину: дядя Ваня с гамаком под мышкой пересекает двор.
Как бы часто это ни происходило, бабушка не могла выработать в себе иммунитет. Она высовывалась из окна кухни, робко просила:
— Ваня, будь осторожнее. Не повреди деревья.
— Ничего им не станется, — не оборачиваясь, едва буркал он.
В саду он ловко привязывал гамак с одной стороны к березе, с другой (о ужас!) — к яблоне.
Гамак был его излюбленным местообитанием. Здесь Дядя Ваня целыми днями читал, делал какие-то выписки, ухитрялся даже писать. А то погружался в бездействие и в молчаливой сосредоточенности подолгу смотрел в небо.
Досужие кумушки-соседки спрашивали бабушку:
— Чтой-то, Дарья Петровна, у других сыновья служат, а ваш все на боку лежит?
Бабушка, глубоко уязвленная, не подавала виду. С полным самообладанием она отражала удар самым веским для этих обывательниц аргументом.
— Мой сын, лежа на боку, зарабатывает больше, чем тот, кто протирает брюки в канцелярии.
Увы, это была святая материнская ложь!
Как я позже узнала, дядя находился под надзором полиции и ему запрещена была служба в государственных учреждениях. Правда, он продолжал свои статистические исследования и время от времени публиковал статьи в губернских и столичных научных журналах. Но гонорар был невелик, заработок нерегулярен. И фактически этот взрослый человек, умный, талантливый, образованный, в расцвете сил, не мог содержать себя и зачастую находился на иждивении матери. Можно представить, как жестоко страдало его самолюбие, как он был внутренне унижен.
Он свел до минимума свои потребности. Ел только самую простую пищу. Годами носил один и тот же костюм: куртку из плотной хлопчатобумажной материи зеленоватого цвета и такие же брюки. Была сшита пара одинаковых брюк.
Знакомые тети Насти, кто с уважением, кто с удивлением, случалось, роняли замечание:
— Ваш брат ведет спартанский образ жизни.
— Он все тратит на книги, — говорила Настя таким многозначительным тоном, словно он вложил в книги целое состояние.
Между тем покупка художественной литературы тоже была в то время для дяди Вани недоступной роскошью. Беллетристику он брал в библиотеке. А книжный шкаф его заполняли статистические справочники и журналы научного характера.
Для нас, детей, дядя Ваня был кумиром. Ради счастья пойти с ним на реку можно было отказаться от любого, самого желанного удовольствия. Дядя Ваня так плавал и нырял, что сегодня его сравнивали бы с человеком-амфибией. Он с такими достоверными подробностями рассказывал о тайнах и сокровищах подводного царства, будто сам не раз погружался на морское дно в «Наутилусе».
Он клеил змеев колоссальных размеров, ураганной взлетной силы и с огромным запасом прочности. По сравнению с ними крылья легендарного Икара несомненно были детской игрушкой. Дядя Ваня рассказывал нам мифы Древней Греции, их особенно любил Саша. Выражения «троянский конь», «дамоклов меч», «дары данайцев» были в Сашином постоянном обиходе. А я однажды буквально поразила родителей, заявив, что у моего братишки Коли в носу «авгиевы конюшни».