Вместе с Фламмарионом дядя Ваня увлекал нас в таинственные небесные сферы, с Бремом — в царство зверей и птиц, с неутомимым популяризатором великих и грозных сил природы Рубакиным приводил на закраины ледников, к жерлам вулканов.
Но не только книги раскрывали перед нами многообразие мира. Вместе с дядей Ваней мы сами становились наблюдателями и исследователями жизни на какой-нибудь болотной кочке или на дне оврага. Дядю Ваню это интересовало не меньше, чем нас.
Он любил возиться с нами в песке, бегать наперегонки, мудрый и бесхитростный большой ребенок.
Но такие удивительные, напоенные простодушным восторгом дни выпадали не часто. Их надо было терпеливо ждать.
Иногда, случалось, наутро после совершенного чудесного путешествия дядя Ваня приходил в сад со своим гамаком, не обронив ни слова, никого не замечая, даже не взглянув на нас, будто нас и на свете не было.
Это было горько, обидно, а главное — совершенно непонятно.
Он становился хмурым, раздражительным.
Бабушка не терпела, чтобы в комнатах передвигали мебель. Все, даже кресла, должно было всегда стоять на своих узаконенных местах. Но дядя Ваня чуть не одной рукой переносил круглый, накрытый бархатной скатертью стол с середины гостиной куда-нибудь в сторону. И принимался ходить из угла в угол...
Бабушка сильно нервничала. А мама моя, если это было при ней, тихо говорила:
— Не может забыть.
Как-то она прочитала мне вполголоса строки из стихотворения Ивана Воронова:
Дядя Ваня никогда не говорил с нами, детьми, о тюрьме, о революции, о социальном неравенстве, но именно он дал мне первый урок политической грамоты.
Вот как это было.
ОЛЬКА ПРАЧКИНА
Мальчики и девочки бабушкиного двора редко объединялись для совместных игр. У мальчиков были свои: разрешенные, например в индейцев, и запрещенные (Саше бабушкой) и поэтому особо заманчивые — в свайку, в бабки. Девочки верхних жильцов выходили во двор с мячом, обручем, скакалкой. Вместе с нижними мы играли в классы и в красочки.
И была у нас общая с мальчиками очень любимая игра, которую мы могли позволить себе лишь изредка, так как она требовала... денежных затрат.
Подобную игру сегодняшние дети, вероятно, называют банкет или прием. Мы говорили по-сказочному: пир на весь мир. В общем, это было угощение в складчину.
Вносили кто сколько может, в пределах гривенника. Я и Саша — обычно на несколько копеек больше. Это считалось закономерным: ведь мы были внуки Хозяйки.
Закупали конфеты, пряники, орехи, какие-то черные сладкие стручки — кажется, я с самого детства их никогда не видела и название забыла, — несколько бутылок яблочного ситро или темного, как пиво, кваса с изюмом. А если кто-нибудь из взрослых сделает широкий жест — однажды бездетный пьяница сапожник подарил нам целый полтинник, — такой счастливый случай давал нам возможность раскошелиться даже на мороженое!
Большой круглый стол в круглой беседке из желтой акации Манька прачкина торжественно застилала исстиранной до дыр белокипенной скатеркой. Посуду каждый приносил свою. Раскладывали угощение, и начиналось пиршество.
Ели и пили мы неторопливо, делая паузы для своего рода эстрадных выступлений. Это были шуточные песенки, загадки, жонглирование. Неизменным успехом пользовался Саша, выступая в роли факира с змеей.
Конечно, все понимали, что змея невзаправдашняя. Но когда она извивалась в Сашиных руках, скручивалась в кольца, становилась на хвост, вздымая маленькую головку с раздвоенным жалом, от нее шарахались, как от живой, визжали, вскрикивали, а те, что видели ее в первый раз, бледнели от страха. Мы с Сашей наслаждались произведенным эффектом.
Номер с змеей обычно завершал наше празднество.
Такая программа была намечена и в тот злополучный день. И вдруг все стало рушиться.
Заболел Саша. Этого еще не знали ребята, но я заволновалась — художественная часть несла невозместимую потерю.