Небольшое отступление.
Когда я только начинала эту работу, я прочитала из нее несколько страниц третьему сыну Ивана Карповича — Андрею (вы еще узнаете о нем дальше). Андрей сказал:
— Знаешь, Оля, у тебя получается какой-то гибрид: документальный рассказ о поэте Иване Воронове и одновременно глава автобиографической повести.
Ну, что же я могу поделать? У меня всю жизнь получаются литературные гибриды (обычно критики называют их очерками). Не могу я отделить героев своих повествований от самой себя, от того, какие деловые, дружеские связи возникали между нами, как я вмешивалась в их работу, может, мешала иногда. (Но критики благосклонно называют это вторжением в жизнь.) А тут произвести водораздел еще труднее. Ведь Иван Воронов был моим близким родственником, он для меня — дядя Ваня.
Вот и Лия Тимофеевна хочет рассказать о нем, а вспоминает всю семью: «Я начала бывать у Вороновых пятнадцатилетней девочкой, когда оказалась с Настей в одном классе. Поразила благоухающая чистота в квартире и грустная тишина. По вечерам в спальне Дарьи Петровны теплилась лампадка — умер сын Фира (так звали его дома). Его портрет Вы, конечно, помните: глубокие темные глаза, студенческая шинель.
...Раньше я иногда встречала по дороге на реку или возле купальни красивую группу: пожилая женщина с уложенными коронкой волосами и девочки-подростки, одна с золотистой косой, другая с каштановой, туго заплетенной, ровной, ниже пояса. Обе девочки как-то особенно опрятно одетые, тщательно причесанные. Я сразу вспомнила их, когда увидела Настю в нашем классе.
Она выделялась из всех. Была не в коричневой форме, а в черном платье с белым воротничком. Худенькая, бледная. Долго болела, потому и осталась на второй год. И всегда — печальная. Только каштановая коса все та же... Я подружилась с Настей.
...Об Иване Карповиче я уже знала от взрослых. Должно быть, от друзей своей старшей сестры. Он делал доклады, а потом их земство выпускало брошюрами. Еще раньше, совсем давно, в журнале, кажется «Детский отдых», я читала рассказ «Магнит» о сельской школе, об учителе и его учениках, запомнила фамилию автора — Воронов.
В моих глазах писатель был человеком особенным, недоступным. А Воронов оказался Настиным братом.
Я стала бывать у них в доме, когда еще свежо было их горе.
Иногда, приходя, заставала Ивана Карповича лежащим на диване, укрытым большой серой шалью. Вставал к обеду с измученным лицом. А случалось, и от еды отказывался, так и оставался лежать почти без движения. «Ваня чуть с ума не сошел», — говорила Настя.
Оживлялся он только со своей маленькой дочкой Марусей. Потом, уже зимой, стал довольно много времени проводить с Настей, а с нею часто была и я».
«...Средний брат Василий Карпович работал учителем в селе Рыкань. Сестра Леля год назад вышла замуж».
«...С Вами, Оля, — пишет Лия Тимофеевна, — я познакомилась, когда Вам было восемь — десять дней.
Я сидела у них в столовой с книжкой, на столе лампа, такая симпатичная, с белым абажуром, приземистая такая. Была еще другая, похожая, с зеленым абажуром. (Сколько же лет жили эти лампы? — это говорю уже я. — Я тоже при них готовила уроки. У одной резервуар был в виде пчелиного улья, крытого соломой, у другой — в виде улитки.) Зимний вечер. Звонок. Из внутренних комнат быстро, стремительно, как всегда, вышел, почти выбежал Иван Карпович. Ждали из роддома Вашу маму. Она вошла вместе с Дарьей Петровной, — отец Ваш еще не приехал из деревни, где он учительствовал. На руках у мамы сверток, его забрала и унесла Дарья Петровна. Иван Карпович помог Леле раздеться. Обнимая ее за плечи, заглядывая в глаза, что-то ласково говорил ей. И не мог наглядеться на ее сияющее лицо.
Иван Карпович очень любил Вашу маму. Больше, чем младшую сестру (как-то случайно проговорилась мне Настя с грустью), может быть потому, что Настя была замкнутой девочкой, скрытной, болезненной. А Леля со своим звонким смехом, характером, со своими золотыми на солнце волосами — сама жизнь! К ней все тянулись».
«...Я брала книги в библиотеках, уже интересовалась Ибсеном. Иногда Иван Карпович читал нам отрывки, помню — из «Норы», из «Бранда»... Спрашивал, как мы все это понимаем. Потом сам говорил. Я уходила обогащенная. Но всегда оставалось впечатление, что ему наши полудетские истолкования не менее интересны, чем нам — его.
Жена его, Мария Александровна, тоже принимала участие в обсуждениях, даже спорила с Иваном Карповичем, поэтому я считала ее умной. Считала и передовой, потому что она говорила, что мечтает поступить в университет. Но отталкивала ее религиозность. Обидно было за Ивана Карповича, когда узнала, что он уступил ее требованиям и венчался в церкви. Я-то в душе считала его бескомпромиссным Брандом. Но Брандом атеизма. «Значит, не мог жить без нее», — думала я с грустью. Смутно казалось, что они с Марией Александровной совсем не подходят друг другу.